По-настоящему выспаться не удалось: кто-то в окно застучал, потом в дверь со двора. Не хотелось, да пришлось вставать. Накинула халат, отперла. Вошел соседский парень, Сергей Паньшин. Черное на нем пальто расстегнуто, одна нижняя пуговица полы соединяет, и видать из-под распаха синее что-то.

«Бутылка под пальто, а он и так выпивши», — подумала она.

— Здорово, тетка Нина. Мужики твои где? Дядь Саша, Володька?

— На работе, где еще, — ответила, зевая. Ей хотелось спать. — Это у тебя каждый день воскресенье, а мы работаем.

— Ага, понятно, — Паньшин подошел к стулу. — Деньгу, значит, зашибаете. Так-так. А дай-ка ты мне, тетка Нина, взаймы пятерку.

— Взаймы без отдачи? Нету денег, Сережа, мы вещь дорогую купили, поистратились.

— Ну, гляди… Я посижу, погожу.

— Чего ты подождешь?

— Володьку твоего. Как он на обед придет, — Паньшин сел на стул, нога на ногу. Сигареты достал, спички.

— Он домой обедать не ходит. Ты сейчас иди себе, а вечером придешь.

— Не темни, тетка Нина, я видел, как Володька в обед приходил.

Ну что с ним, шалопутным, будешь делать?! Нина Николаевна, зевая, тоже села против Паньшина. Спросила для приличия, как здоровье у матери. Ответил: «Ничо». Разговор не клеился. Вид у непрошеного гостя какой-то затаенный, будто задумал что, выжидает… Нина Николаевна забеспокоилась. А он вдруг объявил с кривой усмешкой:

— Ну, хватит разговаривать. Я, тетка Нина, убивать всех вас пришел, тебя и Володьку.

Вытянул из-за пояса обрез, рукоять обмотана синей изоляционной лентой. Как заколдованная глядела Нина Николаевна в черные зрачки стволов, ни бежать, ни крикнуть сил нет. А сосед встал, облокотился на комод, навел обрез ей в лицо. Дымит сигаретой, наслаждается предсмертным ужасом женщины. Спросила голосом сдавленным:

— Как же так, Сережа? За что? Ведь я в матери тебе гожусь, ведь соседи мы, боле десяти годов избы наши рядом… — торопилась ему сказать, уговорить, искала слова доходчивые, совестливые, потому что прямо в лицо ей глядели четыре страшных, заупокойных глаза— два ружейных, два бандитских, а Паньшин слегка уж надавил курок, еще чуть и… — С матерью твоей, Еленой Мироновной, всегда по-соседски, тебя парнишечкой малым знавала… Так за что, Сережа?

Не отводя обреза, сел на табурет.

— Володька твой шибко много знает. Застрелю его, чтоб не болтал чо не надо. А после и тебя. У меня патронов с полсотни, могу пол-Шайтанки перестрелять. Все одно сидеть мне пятнадцать лет, тетка Нина.

Рассуждал спокойно, неторопливо, держа под прицелом женщину. Дымилась сигарета в углу рта, зажатая редкими, неприятными зубами. Пальцем то принажмет курок взведенный, то приотпустит. Каждый раз, как проклятый бандитский палец напрягался, у Нины Николаевны замирало сердце — сейчас полыхнет!.. Но палец вновь расслаблялся. Не спешил Паньшин. Перед тем как застрелить соседку, он рассуждал о себе. Он уверен был в гуманности к себе закона: пол-Шайтанки перестреляет, а его самого все равно оставят жить. Пускай в колонии пятнадцать лет, но он останется жить. Что ему свобода? Что ему делать на свободе? Разве что мучить, убивать. А в остальном какая разница: колония, дом ли родной.

Женщина уже не могла говорить, шептала:

— За что, Сережа?

— Просил пятерку, не даешь.

Рука Нины Николаевны в кармане халата сжимала десятирублевую бумажку. Но как-то не приходило ей в голову отдать, откупиться от смерти. Откупишься ли от пьяного грабителя? Возьмет деньги, потом выстрелит… Сердце Нины Николаевны то останавливалось, то стучало отчаянно… напоследок. С трудом поднялась, к окну пошла — вдохнуть прохладного воздуха, увидеть снег, белый свет за окном…

— Эй, куда! А ну сядь! — напрягся палец на курке.

Покорно пошла назад. Но замутилось, завертелось все… упала Нина Николаевна.

— Ты чо, тетка Нина? Сердце барахлит? Лекарство у тебя есть? На кухне? Айда на кухню.

Поднял, повел. Сам налил сердечных капель в стакан. Понюхал, сморщился. Ей дал выпить. Сердцу стало легче. От капель, от того ли, что ружье в лицо не целит.

Возвратились в комнату, сели как раньше. Вновь расспрашивала Нина Николаевна, ужас скрывая, про мать, про сестер, про… Не знает уж, о чем бы еще, как отвлечь мучителя. А рука в кармане сжимает десятку.

Приди к Нине Николаевне соседка любая, попроси взаймы для семьи — отдала бы рублевку последнюю. Но этому на водку? Мучителю, убийце?! Не спасет десятка. Хоть бы сын не пришел на обед!..

— А средняя-то ваша сестренка, она как живет там, под Ленинградом?

— Ничо. Живет.

Господи, сколько это будет тянуться?!!

В сенях шаги. Оба насторожились: женщина — с ужасом, грабитель — рукоять сжал, насупился. Вошел дружок его и собутыльник Колька Бородин. Заныл:

— Чо сидишь, я замерз ждать. Здорово, тетя Нина.