Взволновалась Мария и стала ждать письма с приглашением. С работы идя, нетерпеливо заглядывала в почтовый ящик, даже край крышки отогнула. Но, кроме газет, так долго ничего не было. Лишь месяца через полтора — «приезжай!»

Спалось ей в ту ночь плохо. Вставала, включала свет, перечитывала строчки и словно слышала хрипловатый голос мужа: «Приезжай, найду квартиру на время, повидаемся…» Утром прибежала в управление раньше всех и — старший бухгалтер еще шубу расстегнуть не успела — к ней:

— Клара Иосифовна, разрешите…

Но Клара Иосифовна, пробежав письмо, сразу за-морщилась:

— Машенька, милая, все понимаю! Ах как понимаю! Но ведь конец года, к отчету надо готовиться. Потерпи уж немножко, до января. Сдадим отчет, и поезжай. Хорошо?

— Хорошо, Клара Иосифовна.

Мария кивнула, постояла еще минуту и пошла к своему столу.

— Маша, подожди! Ах, ну что мне с тобой делать?! Поезжай уж, что ли, на Новый год, выкрою тебе дней пять в счет будущих отгулов. Пусть вам будет праздник.

— Спасибо, Клара Иосифовна, спасибо!

С отчетом у них не ладилось. Мария торопилась, сидела в бухгалтерии допоздна. И наконец за три дня до Нового года сказала Клара Иосифовна:

— Ладно уж, поезжай. Счастливо тебе.

И опять ночь не спала — готовилась, стряпала. А поутру вместе с сыном, благо у него каникулы, двинулись на вокзал.

— Мам, это далеко? — теребил за рукав Витя. — А сколько нам ехать?

— Не знаю, сынок.

— Ну, целый день?

— За день не доехать, наверно. Две пересадки все-таки. Послезавтра должны быть на месте.

— Мам, а папа больше не пьет водку?

— Нет. Конечно же, нет!

Витя тоже нес сумку, а в ней свой подарок — школьный дневник с четверками и пятерками.

Приехали в большой город. Четыре часа на вокзале сидели, поезда ждали. Потом на маленькой станции еще ждали. Ночь провели в вагоне. В их купе, на нижней полке, долго и жалобно плакал ребенок, больной, должно быть. Мать тоненько, заунывно пела ему. ОС-рывала песню: «Когда ты уймешься, горе мое!» — и снова пела.

«А когда же уймется мое горе?» — думала Мария.

Утром, затемно, вышли из теплого вагона на ветреный морозный перрон. Дождались на вокзале рассвета. Витя дремал.

Этот город тоже был довольно большой. И красивый, несмотря на метель. Новые дома, много людей на улицах. Все торопятся куда-то. Или от метели убегают. И все же, когда Мария спрашивала дорогу, каждый остановится, объяснит подробно. Ничего, хорошие здесь люди.

Автобусом добрались до окраины, где дома еще не обжились толком на улице, где торчат из-под сугробов вместо деревьев тоненькие вички, где снуют самосвалы, грузовики с тесом и шлакоблоками. Но еще и машины с различным домашним обзаведением, шкафами и кроватями — новоселов завозят.

У Марии замерзли руки. В карман их не сунешь, сумки тяжелые несет с гостинцами. От бессонной ночи, метели и волнения знобило. Витюшка до глаз погрузился в шарф. Но просил:

— Мама, дай понесу сумку.

Наконец нашли дом, где помешалась спецкомендатура. В вестибюле окутало их теплом, напахнуло свежей краской. Вправо и влево уходил коридор, вверх — лестница. Чисто у них тут и светло, и топят достаточно. Из-за столика с телефоном поднялся старичок-вахтер.

— Вам к кому, гражданочка?

— Мы к Шабанову приехали. Здравствуйте. К Шабанову Григорию. Куда нам обратиться?

— А это вы, гражданочка, пройдите к капитану, начальнику комендатуры. По коридору влево. Замерз, хлопчик, а?

В коридоре повстречались два парня. Мария покосилась на них с опасливым любопытством. Одеты прилично, пальто модные, цветные шарфики. Книги под мышкой. Неужели из тех… здешних? Ага, вот она, табличка: «Начальник спецкомендатуры».

— Разрешите?

Лицо у капитана суровое, взгляд быстрый, цепкий. А так — вежливый, из-за стола встал, усадил Марию и Витю.

— Так. Шабанов, значит?

— Шабанов Григорий Ефимович.

Капитан полистал папку, отложил. Не читал, просто так листал. В груди у Марии тревожно заныло.

— Можно с ним повидаться? — спросила, превозмогая дрожь.

Капитан покусал обветрелую губу. Поднял взгляд на Марию.

— Напрасно вы ехали. Да еще с ребенком. Зима… Да, такие вот обстоятельства. Шабанова пришлось вернуть в колонию. За нарушение режима, злостное нарушение.

— Как же так? Значит, здесь его нет?