Дело в том, что местные жители были хоть и малообразованными людьми, но отнюдь не дураками. Нехитрую формулу партизанской войны большевиков они быстро «просекли»: «акция партизан — репрессии немцев». А потому, не дожидаясь тупой агрессивной реакции немцев на очередную провокацию партизан, собрав свой нехитрый скарб, припускали «тутэйшие» мелкой рысью к ближайшему лесу, то есть к тем самым партизанам (а куда еще, одним в лесу не выжить).

Кроме того, каратели, сжигая в ходе своих карательных операций села в партизанских зонах, одновременно производили принудительную эвакуацию жителей (забегая вперед, отмечу, что немцы в большинстве случаев не уничтожали местное население вместе с населенными пунктами, хотя именно такую картину создавала в умах советских граждан послевоенная пропаганда). Тем не менее, по вполне понятным причинам, многие из эвакуируемых жителей эвакуироваться из родных мест не желали, и опять-таки бежали в близлежащие леса — к тем же партизанам.

Вот что пишет в своих воспоминаниях свидетель событий, происходивших во время войны в Полоцке и Полоцкой области:

«Насильственная вербовка крестьян в партизанские отряды в течение лета 1942 года стала обычным явлением. Успеху этого мероприятия в значительной степени способствовали сами немцы своим консерватизмом, примитивным формализмом и суровостью, которую они применяли без всякого смысла и разбора. По немецким правилам, крестьянам запрещалось без особого на то разрешения выходить за границы своих земель. Всякое исчезновение человека из деревни на один день считалось уже большим преступлением, почти доказательством связи с партизанами. Родственные связи с другими деревнями во внимание не принимались. Отсутствие документа с немецкой печатью, который свидетельствовал личность, тоже считалось доказательством принадлежности к партизанам, парашютистам или шпионам, не обращая внимания на то, что человека давно и хорошо знали все вокруг. „Бефель ист бефель“ (приказ есть приказ): не получил во время документы или потерял их — вини сам себя.

Все это предельно упрощало задачу „советских“. Они насильно забирали крестьянина из деревни (пусть себе и при свидетелях: свидетелям немцы не верили, да и не было кому их допрашивать), немедленно уничтожали все его документы, потом отводили под конвоем в другой район. После этого с человеком все было кончено; он не мог больше вернуться на легальное положение и вынужден был — хотел того или нет — оставаться навсегда с партизанами. Худшую трагедию трудно себе представить.

А еще немцам ужасно нравилось жечь деревни. После этого отчаявшемуся человеку вообще не было чего терять. Разве это не самое надежное средство загонять крестьян в партизанские отряды?»… (Илынский, с. 227)

Именно перечисленными обстоятельствами обусловлено большое количество «цивильного» люда, группировавшегося вокруг партизанских отрядов, и служившего для последних рабочей силой, источником пополнения и т. д. По той же причине при проведении карательных операций среди убитых партизан оказывалось много безоружных граждан, в том числе женщин и детей. Как видим, «местные» шли в отряды по причинам, привнесенным извне.

К концу оккупации выявились еще две группы «партизанского резерва». Осознав поражение Третьего рейха, все чаще стали переходить на сторону партизан так называемые «коллаборационисты» — например, сотрудники вспомогательной полиции.

«Любопытно, что согласно итоговому донесению…, в рядах бригады сражалось 595 бывших полицейских (напомню — стандартная бригада обычно насчитывала до 1000 бойцов — М.П.), которые после перехода к партизанам „активно боролись с немецко-фашистскими захватчиками“» (Соколов, с. 140).

Однако советская историография тщательно «обтекала» тот факт, что значительная часть «полицаев» в недавнем прошлом являлась военнослужащими Красной Армии. Сейчас в России модно ругать украинцев, не говоря уже о прибалтах и грузинах. Вот, мол, и Хатынь сожгли не немцы, а украинцы. Между тем, командовали бойцами 118-го украинского батальона «Shuma» бывшие офицеры РККА.

За «Дружиной» полковника Красной Армии Владимира Гиль-Родионова (состоявшей из бывших советских бойцов и командиров; сам Гиль был раньше начальником штаба 229-й стрелковой дивизии) до ее перехода на советскую сторону числился целый букет военных преступлений. Но стоило «родионовцам» перейти на сторону партизан, как они в советской историографии превратились в героев — белых и пушистых.

Необходимо учитывать и тот факт, что население дружно «поперло» в партизаны, когда распространился слух о том, что «Советы» после изгнания немцев будут мстить «оккупированным»:

«В январе 1944 года к немцам перебежал командир 1346-й разведроты 253-й стрелковой дивизии капитан Игорь Капор. До этого, в декабре 43-го, он был на переподготовке при разведотделе штаба Белорусского фронта, где и познакомился с приказом о том, какая судьба ждет население Белоруссии. Суть этого плана изложил в своей речи Островский (Радослав Островский, председатель Белорусской Центральной Рады; речь произносилась 11 февраля 1944 года перед жителями Баранович, эвакуировавшихся из восточных областей Белоруссии — М.П.):

„Я приведу один тайный приказ НКВД, который говорит, что в занятых опять советскими войсками областях никто из населения не должен остаться на месте. Мужчины должны быть взяты в так называемые штрафные батальоны и брошены в бой, даже не переодетые, невооруженные и необученные, остальное население должно быть выселено за Урал (чем эти мероприятия отличаются от пресловутого плана „Ост“? — М.П.)…“.

По утверждению капитана Капора, дети-сироты, равно как и дети арестованных и направленных в штрафные батальоны, должны были помещаться в специальные детские дома НКВД, где их предстояло перевоспитать в большевистском духе. Все население оккупированных территорий заведомо было под подозрением, так как долгое время находилось под влиянием нацистской пропаганды.