Шрифт:
— Садись, Валюша. Поговорим.
— О чем? — сухо спросила она.
Богдан Данилович смешался под ее презрительным взглядом и не сразу нашелся с ответом. Он понял, что никакие слова не смогут их примирить. И пожалел об этом. «Интересно, что она сказала Рыбакову?» Надо было выведать это. Но как? Выигрывая время, он говорил:
— Не надо волноваться, Валечка.
— Не называйте меня так.
— Хорошо, хорошо. Не буду. Только не волнуйся. Ты всерьез все это решила?
— Да. И жалею, что поздно.
— А как же… как же Рыбаков не спросил даже меня. Все-таки я муж.
— Я сказала ему, что не люблю вас. Заблудилась, обманулась. Больше ничего не сказала. Пожалела… себя пожалела… Себя. Но если попытаетесь мне помешать… Лучше не троньте.
Когда на бюро стали обсуждать вопрос о замполите Иринкинского совхоза, Богдан Данилович вышел из кабинета.
В тот же день Валя собралась и уехала в Иринкино. Перед отъездом зашла к Василию Ивановичу, поблагодарила.
— За что благодаришь? — Рыбаков нахмурился. — Не милостыню подали. Большое дело доверили. Оправдывай. Поняла?
— Поняла, Василий Иванович. Оправдаю.
— Ну, — протянул ей руку, — счастливого пути. А если случится что — не таись, не прячься от товарищей. Вместе-то сподручнее любую ношу тащить, любую беду свалить.
Часом позже в кабинете Рыбакова появился Богдан Данилович. Он поговорил о делах, а потом, как бы между прочим, спросил:
— Это вы мою супругу сосватали?
— Ты сам сосватал, я только обвенчал, — грубо ответил Рыбаков.
— У-у, м-м, — промычал Шамов и поспешно вышел.
В эти минуты он понял, что ненавидит Рыбакова. Ненавидит и боится. Это из-за Рыбакова он все время чувствует себя неуверенно, словно под ногами не твердая земля, а болотная топь. Того и гляди, оступишься и ухнешь с головой. Сам работает, как двужильный — не ест, не спит сутками, — и других загонял. Только давай и давай. Если б не он, Валя никогда не отважилась бы на подобный шаг. Интересно, что же она сказала ему? Он и так волком смотрит. Неделю назад на бюро райкома вдруг сказал: «Есть решение ЦК направить лучших партработников на политработу в армию. У нас вроде все отвоевались. Тепляков ранен в финскую. Коненко еще под Халхин-Голом медаль «За отвагу» получил. Вот только наш главный пропагандист не обстрелян. Как ты, Шамов, на это смотришь?»
Тогда Богдан Данилович спокойно ответил:
— Я уже не раз порывался туда, да врачи не пускают. Если медики благословят, готов хоть сейчас.
Ясно, что Рыбаков неспроста закинул этот крючок. Что еще можно от него ожидать? С какой стороны ударит? Попробуй угадать. Значит, все время надо быть настороже, ожидая нападения, и готовить ответный удар.
И Шамов стал собирать «материал». Он наблюдал, слушал, запоминал все, что хоть как-то было связано с Рыбаковым. Потом наиболее важные факты, обработав по своему желанию, заносил в специальную тетрадь, на обложке которой было написано: «О Рыбакове». Записи в тетради походили на дневниковые.
«29 апреля 1943 года. В колхозе «Новая жизнь» Рыбаков в присутствии колхозников избил председателя. Сбил его с ног и топтал. Вот его методы партийно-политической работы.
20 мая 1943 года. В разговоре с председателем рика Рыбаков сказал: «Мне наплевать на облисполком». Это хорошо показывает его отношение к вышестоящим органам.
20 июля 1943 года. Сегодня Рыбаков весь день прокутил у известного пчеловода и садовода Ермакова. Ушел от него еле можаху».
Василий Иванович в самом деле побывал в гостях у Ермакова.
С утра Рыбаков был на элеваторе — интересовался, готов ли он к приему зерна, оттуда зашел в железнодорожные мастерские — договорился о ремонте сельхозмашин. А когда возвращался в райком, его перехватил на дороге Донат Андреевич Ермаков.
— Доброго здоровья, Василий Иваныч, — Ермаков приподнял шапку.
— Здорово, отец. — Рыбаков подошел к нему, подал руку. — Поздравляю тебя. Хороших сынов вырастил. Читал про них в «Правде» и портреты видел. Герои.
— Пока не пожалуюсь. Крепко бьются. — На лице старика появилась гордая улыбка.
— Рад за тебя.
— Я вот что побеспокоил тебя. Хотел одной думкой поделиться. Ходил нынче в райком, да не застал. Сказали, ты на элеваторе. В наших краях, значит. И я решил подстеречь.
— И подстерег, — улыбнулся Василий Иванович.
— А как же. Охотник, поди. Да что мы стоим посредь улицы? Пойдем-ка ко мне, посидим в саду. Медком своим угощу. С внучкой познакомлю. Чайком старуха побалует.