Глаза на длинных стеблях, как в фильмах про инопланетян 1950-х годов, конечно, пригодились бы. Они помогли бы нам понять, отчего люди так реагируют на наше поведение: «О, теперь я понимаю, почему вы думаете, что я оправдываюсь. Я действительно так выгляжу».

Почему за счет мимики мы сообщаем так много информации? Дело не в том, что лицо человека как-то особенно выразительно; все-таки переживаемые нами чувства не отражаются бегущей строкой на лбу. Дело в том, что большинство людей от природы наделены даром читать чужие лица. Эта способность развивалась у нас на протяжении тысячелетий. Люди преуспели в эволюционной борьбе за выживание не потому, что они самые сильные, и не потому, что они самые умные. Преуспели они благодаря умению сотрудничать. Сообща мы можем делать многое из того, что не способны делать в одиночку (например, охотиться на крупную добычу).

Но мы не только сотрудничаем; мы еще и соперничаем. И когда одни люди пытаются вам помочь, а другие – навредить, ваша социальная жизнь резко усложняется. И в этой чехарде сотрудничества и соперничества выигрывают те, кто умеет надежно отличить друга от врага. А это требует способности строить разумные предположения о чувствах и мотивах окружающих.

Как же мы строим эти предположения? Мы, разумеется, слушаем, что другие говорят о своих чувствах и мотивах, но одного этого недостаточно. Что, если они пытаются нас обмануть? Нам нужен способ определения чувств и мотивов, который не зависел бы исключительно от доброй воли другой стороны, от того, что произносится вслух. Поэтому мы выработали в себе способность улавливать малейшие нюансы на лице собеседника и в тоне его голоса, что позволяет нам догадываться о происходящем у него в голове.

Присущая нам способность читать других людей становится особенно заметной, когда мы наблюдаем за людьми, лишенными такой способности. Это касается, в частности, людей, страдающих разными формами аутизма. Зачастую они избегают смотреть в глаза и не способны понимать сигналы, посылаемые мимикой и интонациями. Тому, что большинству людей дано от природы, им приходится учиться с огромным трудом.

Большинство же людей воспринимают эти сигналы постоянно и практически неосознанно. Стивен Джонсон, пишущий на научные темы, отмечает, что мы способны оценить «настроение другого человека, просто заглянув ему в глаза и бросив взгляд на уголки губ». Мыслительный процесс при этом сосредоточен преимущественно в лобной доле: «Мы осознаем возникающие идеи, но не знаем, откуда они взялись. Мы не осознаем, откуда поступает к нам эта информация и насколько мы сильны в ее извлечении».

Тон голоса тоже многое сообщает о наших чувствах. Люди слушают и воспринимают не только то, что мы говорим, но и то, как мы говорим. Точный удельный вес интонаций в передаче информации вычислить затруднительно (в одном исследовании приводится цифра 38 процентов), но в любом случае можно смело утверждать, что тон имеет немалое значение.

Хороший актер может произнести слова «я тебя люблю» с сотней разных интонаций, придавая этим словам сотню разных оттенков значения. Они могут выражать страсть, покорность, уверенность, сомнение. Они могут быть утверждением или вопросом. Ты знаешь, что я тебя люблю? Люблю ли я тебя? Ты меня любишь? Тон, высота голоса, модуляция – то, что лингвисты называют интонационными контурами, – помогают усилить или извратить смысл и передать массу информации о чувствах, переживаемых говорящим.

Младенцы сортируют то, что они слышат, при помощи верхней височной борозды (ВВБ), расположенной сразу над ухом. У четырехмесячного ребенка вся аудиальная информация – будь то голос матери или гудок автомобиля – фильтруется через ВВБ. Но к семи месяцам жизни ВВБ начинает реагировать только на звуки человеческого голоса, а когда голос заряжен эмоциями, ВВБ демонстрирует особенно высокую активность. Этот маленький участок мозга отвечает за восприятие тона и смысла слов.

Но вот какое дело: когда мы сами говорим, ВВБ отключается. Мы не слышим свой собственный голос, по крайней мере слышим его не так, как чужие голоса. Этим объясняется, почему мы порой удивляемся, когда узнаем, что кому-то не нравится, как мы что-то там сказали. («Какой еще тон? Не было у меня никакого тона!») И этим же объясняется, почему мы не можем узнать свой собственный голос, когда слышим его в записи. Когда мы слышим свой голос из динамика, он проходит через ВВБ, и только тогда мы начинаем слышать себя так, как слышат нас другие. («Я правда так говорю?!») Получается, что в повседневной жизни мы слышим и не слышим себя.

Именно этим, скорее всего, объясняется то, что оперные певцы, как правило, имеют педагогов по вокалу. «Они служат нам своего рода внешними ушами, – говорит певица Рене Флеминг. – Ведь то, что мы сами слышим, когда поем, совсем не похоже на то, что слышат зрители».

Софи Скотт из Университетского колледжа Лондона полагает, что наша «слушающая» ВВБ не реагирует на звук нашего собственного голоса отчасти потому, что мы слишком поглощены слушанием своих мыслей. В каждый момент времени внимание может быть сосредоточено только на каком-то одном предмете, поэтому мы сосредоточены на своих намерениях: пытаемся разобраться, как нам сделать то, что мы пытаемся сделать. В фокусе внимания Аннабель ее мысли и намерения, а не поведение и интонации.

Поэтому нас выдает не только лицо, но и голос – причем совершенно незаметно для нас самих. Вы пытаетесь говорить спокойно, а другие слышат в вашем голосе тревогу; вы пытаетесь излучать уверенность, но неуверенность из вас так и прет; вы хотите внушить любовь, а на самом деле сеете семена сомнений.

Легко понять, что можно не замечать в себе таких мелочей, как нахмуренный взгляд или резкий тон. Куда удивительнее, что в категорию слепых пятен зачастую попадают привычки поведения, которых, казалось бы, нельзя не заметить.

Беннет убедился в этом однажды вечером, когда играл в шарады со своей семьей. Когда его пятилетний сын изображал человека, который меряет шагами комнату, одновременно ругаясь в телефонную трубку, дочка тут же поднимает руку: «Это же папа!» У Беннета вытягивается лицо: «Как это я?» «Ну ты же всегда с телефоном!» – поясняет она.

Неужели это правда? Ведь Беннет изо всех сил работает над собой, стараясь свести к минимуму общение по телефону, когда дети рядом. Но, оказывается, дети видят это совсем по-другому: с их точки зрения, играя с ними, он то и дело отвлекается на телефонные звонки. Отчасти это различие в восприятии объясняется разным чувством времени. Когда мы разговариваем по телефону, то почти полностью погружены в беседу и время бежит быстрее. Для тех же, кто ждет, когда мы закончим разговор (даже не разговор и не монолог, а какое-то скучное нечленораздельное бурчание), время словно останавливается.