Вот эти три человека следовали за веселой компанией, к которой они принадлежали, — следовали издали, небрежно.

Селия видела, как они взялись за руки, прежде чем перешагнуть порог. И они так и ушли, близко прижавшись друг к другу.

— Китаец, Мадагаскарец и Суданец, — сообщила с таинственным видом Доре. — Я не знаю, как их звать на самом деле, не знаю, сколько им лет, ничего не знаю; и этого не знает почти никто в Тулоне. Просто чудо, что нам удалось увидеть их здесь. Вот это мурильонцы, настоящие мурильонцы!.. Они не больше двигаются с места, чем Квадратная башня 24 !.. Они все капитаны колониальных войск — артиллеристы или пехотинцы — не знаю, право. Они проводят три года из четырех на своей другой родине, в Китае, на Мадагаскаре и в Судане; а на четвертый год они лечат печень на побережье, греясь на солнце в небольшом садике небольшой виллы. Про них много чего рассказывают! Они живут здесь, совсем как среди диких, они едят, как у диких, и все прочее. По крайней мере, так рассказывают, и, наверное, это здорово преувеличено.

Они окончили обед. Когда две женщины обедают одни, они всегда оканчивают его быстро и обедают умеренно.

Дождь по-прежнему барабанил в стекла. Доре тряхнула головой:

— Что за необычная погода!.. В сочельник у меня нет никакого желания отправляться в казино. Чего бы мне хотелось — это проехаться в коляске, только вдвоем с вами, хотя бы в Оллиульское ущелье. Вы тоже любите такие прогулки?

— О да!

— Но об этом нечего и думать. Нас затопит, едва мы высунем нос за дверь. Слушайте, нужно как-нибудь убить время до полуночи. В прежнее время я повела бы вас в какую-нибудь курильню опиума. Вы никогда не пробовали опиум? Вы могли бы испытать, что это такое. Но теперь больше нет курилен. Я знаю только курильню Мандаринши. А в этот час Мандаринша одевается к обеду. Нет никакой возможности.

Селия положила голову на руку:

— Мандаринша, правда… Помните?.. Вы говорили мне, что это женщина, с которой стоит познакомиться, вы говорили даже, что они в своем роде единственные в Тулоне, Мандаринша и бедняжка Жанник. Вы хотели повести меня к ней, познакомить меня с нею. А потом это как-то все не выходило. А я уже месяц как начала выезжать с вами.

— Ей богу, правда!.. Тем не менее все именно так, как я вам сказала: Мандаринша — единственная женщина в Тулоне, которая стоит того, чтобы ей нанести визит. Я хочу, чтобы вы во что бы то ни стало познакомились с ней на этой же неделе. Это будет для вас полезнее, чем бегать за гардемаринами. Но сейчас не о том речь. Куда нам деваться, раз мы не можем поехать в Оллиульское ущелье? Если бы мы были в Бресте, я предложила бы вам пойти послушать всенощную, но здесь этого нет.

Селия резким движением головы отклонила «брестское» предложение. Доре стала извиняться:

— Простите. Я все забываю. Вы никогда не бываете в церкви. Это очень странно. Они, верно, причинили вам много зла, эти кюре?

Новым движением, столь же коротким, как предшествующее, Селия удостоверила, что ей вообще нет никакого дела до кюре. Доре удивленно взглянула на свою приятельницу.

— Вы совсем не похожи на других, детка. Ну вот! Не отправиться ли нам в цирк?

Уже несколько дней находившийся проездом в городе цирк давал представления, которые посещались довольно плохо.

Конечно, предложение было не из привлекательных. Тем не менее Селия не колебалась:

— Едем в цирк!..

— Ладно! — заявила морская маркиза, почувствовав облегчение оттого, что не нужно было больше выбирать. — Ладно!..

И она крикнула:

— Швейцар!.. Извозчика! И наши ботинки!..

Извергавшие потоки дождя тучи наконец опорожнились. И около полуночи небо внезапно прояснилось. Это произошло с той стремительностью, которая столь обычна в Провансе. Неведомо каким образом поднялся мистраль и очистил небо еще быстрее, чем ретивая служанка обметает потолок с помощью швабры. Мгновение спустя снежно-белая луна воцарилась среди десяти тысяч звезд, которые сверкали, как такое же количество изумрудов, сапфиров, рубинов и бриллиантов.

В «Цесарке» начался ужин в сочельник. Завсегдатаи понемногу прибывали небольшими группами. Собравшийся в одиночестве поужинать посетитель поздравил, садясь за столик, подбежавшего хозяина, который ожидал заказа:

— Вам повезло! Хорошая погода наступила как раз вовремя, чтобы всем захотелось прийти к вам!

Но Цесарочник — так называл его запросто весь город — стал уверять, что никакой такой удачи нет:

— Нет, нет, капитан!.. Ничего подобного. Теперь уже слишком поздно! Те, которые возвратились домой, уже «влезли в пижамы и шлепанцы». Их уже не заставить натянуть снова пиджак и сапоги. А те, которые уже улеглись с малюткой, а? Уж не вы ли вытащите их ко мне за ноги?

И в самом деле, было очень много незанятых столиков. И было ровно в четыре раза менее шумно, чем полагается в подобных случаях. Ужин в сочельник не был нисколько более оживленным, чем любой ужин в обычный день. И Цесарочника это приводило в отчаянье:

— О! капитан! — вздыхал он тоскливо. — У меня сердце разрывается при виде этой пустыни. Я зажарил двенадцать индеек, поверите ли! На четыре штуки больше, чем для Сифилитического бала. И вот видите: можно видеть кого угодно невооруженным глазом, от одного до другого конца зала, несмотря на шляпы этих дам.

И в самом деле, так и было. «Чета» Селия — Доре, возвратившись из цирка, появилась в зале самым скромным образом — через дверь в глубине, — тем не менее все заметили этих женщин. Во всем ресторане не было ни одного столика, за которым было бы по-настоящему весело. И маркиза Доре не без сожаления констатировала:

— Совсем невредно было бы, если б здесь была та компания, которая обедала недавно у Маргассу! Все бы оттаяли…

Но Селия схватила ее за руку.

— О! Доре! Смотрите: господин, который ужинает с Л’Эстисаком…