Шрифт:
«Тяжкая обязанность, тяжкая! — подумал он. — Бедная крошка! Как бы то ни было, мне жаль ее от всей души. И станет ли она оплакивать Герберта Фергана или Иорисака Садао, я от всей души разделю ее горе!»
Он вспомнил «garden-party» на «Изольде», мистрис Хоклей и князя Альгеро…
— Да! — пробормотал он. — Европейский алкоголь быстро ударяет в голову мусмэ, даже если эта мусмэ — маркиза!..
На улице Мегасаки не было курумы. Не было ее и на улице Хиробаба. Фельз вышел на неизбежную Мото-Каго маши. На ней кишела густая толпа, и всякий, кто хоть сколько-нибудь приглядывался к японской толпе, мог сразу сказать, что перед ним — толпа крайне возбужденная. Известие о великой победе, одержанной накануне, только что распространилось в Нагасаки. И уже каждая лавочка, каждое жилище, каждое окно, украшенное поспешно знаменами и лентами. Пьяная от возбуждения, гордости и торжества толпа теряла свое обычное чувство меры и выражала свою радость почти так же, как любая толпа Запада. Слышались крики и пение, шли процессии. Были даже столкновения и чуть ли не драки. Фельз, пытавшийся перейти улицу, чтобы выйти на набережную, чуть было не был опрокинут. Две мусмэ бросились ему под ноги, две мусмэ, бежавшие с громкими криками, с растрепанными волосами.
— Да! — повторил Фельз. — Право же, не имеет большого значения, победит ли новая Япония Россию — новую или старую…
На набережной курумайи все же еще не утратили своей прежней учтивости. И когда Фельз произнес магические слова: «Иорисака кошаку!», то среди всего извозчичьего люда поднялось большое соревнование из-за чести отвезти почтенного чужестранца к благородному маркизу, бывшему даймио.
XXXIII
В будуаре в стиле «Помпадур», между эраровским роялем и зеркалом в золоченой раме ничто не изменилось. В стекла окон радостно проникали солнечные лучи, распространяя праздничное настроение и сверкая драгоценными каменьями на вазах с цветами. Фельз заметил, что эти цветы не были, как прежде, ветки родных вишен, а американские орхидеи…
— Как знать! — подумал он с внезапной горечью. — Американка коснулась этих мест… Быть может, и Герберт Ферган не удостоится здесь слезы! Тем лучше и тем хуже!
Он подошел к окну и стал разглядывать миниатюрный сад с его скалами, водопадами и лесами для лилипутов. Голос, которого он не позабыл, певучий и нежный, легкий, как крик птицы, повторил вдруг сзади него фразу приветствия, которой он был встречен в первый раз в этой самой гостиной, шесть недель тому назад:
— О, дорогой мэтр!.. Как мне неловко, что я заставила вас так долго ждать!
И, как прежде, маленькая лапка слоновой кости протянулась для поцелуя.
Но на этот раз Фельз, прикоснувшись губами к шелковистым пальцам, не ответил ничего на приветствие.
Не обращая внимания на его молчаливость, маркиза Иорисака весело болтала:
— Хэ! Мы думали с мистрис Хоклей, что вам скоро надоест ваша экскурсия! Вы были далеко? Не слишком ли вас вымочил дождь? Привезли ли вы с собой интересные этюды? Завтра же отправлюсь на «Изольду», и вы должны мне все показать!
Она говорила с большей развязностью, чем прежде. На ней было платье стиля Людовика XV из розового расшитого муслина на розовом же чехле. На голове ее красовался капор, подвязанный большим бантом. Она опиралась на зонтик с «falbalas» розовым, как и платье. И в этом одеянии, рассчитанном на рост женщин, которых встречаешь в «Pre Catalan» или «Armenon-ville» 34 , она казалась маленькой, маленькой…
Фельз трижды откашлялся и пытался начать:
— Я вернулся…
34
Рестораны в Париже.
— Хе! — сказала маркиза Иорисака. — Я так довольна, что вы вернулись!
— Я вернулся… — повторил Фельз.
И он смолк, глядя в упор на молодую женщину.
Она улыбалась. Но, очевидно, глаза Фельза говорили в эту минуту красноречивее, чем его рот. Улыбка сразу исчезла с красивых, накрашенных губ, и на косых узких глазах тревожно забились ресницы:
— Вы вернулись?..
Между завязками капора, под розовым тюлем, лицо, сразу изменившееся, приобрело ярко азиатский характер.
Четыре секунды протекли, медленные, как четыре минуты. Тонкий голосок снова заговорил, но он уже не пел, став странно ровным, монотонным, серым:
— Вы вернулись… чтобы?
С трудом Фельз закончил:
— Чтобы сообщить вам, что вчера… около Тсусимы, произошло большое сражение…
Послышалось шуршание шелка. Пышный зонтик упал и остался лежать на полу.
— Очень большое сражение между японской и. русской эскадрами… Вы еще не знали об этом?
Он остановился, чтобы перевести дыхание. Прислонившись к стене, неподвижная и немая, маркиза Иорисака слушала…
— Нет, вы не могли еще знать… Очень большой бой! И, конечно, очень кровавый, много раненых…
Она не двигалась, не говорила. Она все еще стояла, прислонившись к стене, и глядела в лицо мрачному вестнику.
— Много раненых… Так, среди них, кажется, виконт Хирата…
Она не двинулась.
— И сам маркиз Иорисака…
Ни малейшей дрожи.
— И капитан Герберт Ферган…
Ее ресницы не дрогнули.
— Ранены…
Слова путались и застревали в горле Фельза.
— Ранены… очень тяжело…