– Ничего? И вы не могли ее дождаться? Господи, Господи! – Натали взялась за виски очаровательным дамским движением. – Саша, я чувствую, как ложь клубится вокруг меня! Неужели и ты такое же чудовище, как мой супруг?.. Саша, что происходит? Почему ты не говоришь мне правды? Почему ты никак не можешь отправить меня обратно в Санкт-Петербург?..

Теперь уже я был во всем виноват. Она не говорила ни слова о драгоценностях, она все еще соблюдала правила хорошего тона, которые предписывают даме быть выше материальных соображений. Но именно мое молчание о деньгах или драгоценностях так сильно раздражало ее, и она искала любого повода, чтобы выказать мне свое недовольство.

Я постыдно бежал прочь.

Теперь было уж вовсе непонятно, что мне делать. Кто друг, кто враг?!. Что означало нападение в Сорочьей корчме? Как вышло, что я не могу поговорить толком с женщиной, которую в мечтах видел своей женой? Что происходит вокруг меня?

Я видел как-то книгу, которую изодрала ручная обезьяна. Каждый клочок содержал несколько строк, и они были непонятны – как ни складывай клочки вместе, задуманного сочинителем романа не получишь. Я сам был сейчас такой книгой. Я пребывал в окружении клочков, каждый из которых содержал некое событие, для меня – лишенное смысла.

Наконец я приказал себе начать сначала. Да, я обвинен в двух убийствах (если только Яшка выжил, а нет – так в трех). На меня натравили полицию, и Яшка принял в этом живейшее участие. Яшка – орудие в чьих-то руках. Я не могу отыскать его, по дурости ли своей, по неопытности ли. Я даже приказчика Аввакума найти не могу, хотя он не ранен, здоров, нигде не прячется и служит своему хозяину! Да что же я за тварь несуразная, если даже этого Аввакума до сих пор не отыскал?

Изругав себя последними словами, я отправился в складские кварталы, к амбару Голубя. Я уже настолько ошалел от всего, что готов был действовать открыто. Я устал от проклятого маскарада и от игры вслепую с незримыми противниками. Ссора с Натали усугубила положение.

Трудно сказать, каких дуростей я понаделал бы в таком состоянии, но возле реформатской церкви меня поймал за руку свечной торговец Андрюшка.

– Да что ж это делается! Хоть ты растолкуй! – крикнул он мне прямо в ухо.

– А что? – отшатнувшись, спросил я.

– Черт знает что! – воскликнул Андрюшка. – Всех нас, свечных торговцев, принялись на улицах хватать! Я только с товаром вышел – а меня под белы рученьки да в часть! И тычут в харю какой-то драной шапкой. «Твоя?» – спрашивают? Я им – да вы что, господа хорошие, моя на мне. «А чья?» А кто ее разберет!

– Ка-какая шапка? – предчувствуя недоброе, спросил я.

– Обычная, только разрезана для чего-то. Бывает, в шапку деньги зашивают, хотя лучше в пояс. Может, в ней что зашито было? Я дядю Федора повстречал, так и ему шапку в нос тыкали, сказывали, кто-то из нас, свечников, у гошпиталя обронил!

Это несомненно была шапка, которую мы нашли в узле, столь ловко похищенном из театра. Я несколько дней исправно нахлобучивал ее на голову, не удосужившись ощупать хорошенько. А потом обрадовался возможности сбыть ее с рук, приложив к коромыслу со свечками.

Что же в ней такое хранилось, от чего всполошилась полиция?

Это был первый вопрос, второй же – Господи, ведь сейчас начнут искать огородника, который приволок в госпиталь это сокровище!

– Ты сказал им, что продал свечи тому молодцу, который оставил их вместе с шапкой в кустах на госпитальном кладбище? – спросил я.

– Кому?

– Полицейским.

– А для чего? Тогда бы они так ко мне привязались – век бы не отделался!

– А что им сказал?

– А сказал, что уж военная полиция своих людей посылала дознаваться!

– Что еще сказал? – едва справляясь с охватившей меня дрожью, спросил я.

– Они спросили, какая такая военная полиция. Я и ответил, что приходил переодетый человек, вызнавал про тех, кто свечными торговцами притворяется. Чтобы отвязались! Куда нашим против военной полиции! Кишка тонка! Так и сказал – господин офицер-де, молодой детина, одетый огородником, злодеев ищет!

Андрюшка так гордился, что направил полицейских, с которыми у него были свои счеты, по моему следу, что я даже не смог сказать ему ни слова в укор. Да и незачем будить в нем подозрения.

– Военная полиция во всем разберется, – сказал я.

И поспешил прочь в полнейшем отчаянии – какая же теперь заварится каша!..

На меня напал страх, самый обычный страх, с которым я решительно ничего не мог поделать. Я уже боялся идти в своем наряде огородника к амбару Голубя – меня ведь там уже видали, – а что, коли военная полиция ищет человека, присвоившего себе ее права? Нужно было по крайней мере переодеться.

Узел, который Сурок передал мне с Бессмертным, был спрятан в погребе. Я поспешил туда, соображая, кем бы мне предстать на сей раз – латышским рыбаком, немецкой горничной, иудейской девицей или бабой-староверкой? Клянусь, я не на шутку думал о перевоплощении в женщину – передо мной маячил пример мусью Луи! Только мысль о бороде, которую мне сейчас негде сбрить, удержала меня от этого сумасбродства.