Когда до двери моей оставалось три ступеньки (я знал это точно, потому что вел им счет), нога моя встала на некую плотную массу, гуляющую под подошвой сапога, так что я принужден был ухватиться за перила. Затем я, нагнувшись, ощупал этот предмет и понял, что наступил на человеческую руку. Рука была прохладна, мягка и на пожатия мои не отвечала.

Она оказалась обнажена по локоть, с нежной кожей, и я догадался, что на ступеньках лежит женщина. Это могла быть только Анхен – она обыкновенно приходила ко мне в потемках через двор и заднюю дверь, и было несколько случаев, когда она ждала меня, тихонько сидя на лестнице и оставаясь незаметной для семейства Шмидт. Я встряхнул ее – она не шелохнулась.

Вдруг я понял, что Анхен сидит как-то странно – не могла ее рука оказаться ниже ног!

Я видывал мертвые тела во время нашей средиземноморской экспедиции, я и раненых перевязывать помогал. Но это было мужское дело – война, и то, что гибнут молодые и здоровые мужчины, казалось трагичным, но естественным. Я и сам мог погибнуть в любой миг морского сражения, а уж Артамон с Алешкой Сурковым – и подавно.

Ощупав Анхен, я понял, что она лежит на ступеньках вниз головой, не свалившись вниз лишь потому, что лестница узка, крута и загнута странным образом. Понял я также, что она мертва.

В голове у меня помутилось. Решив, что убийца ее, который выбежал из моего дома несколько минут назад, не успел далеко уйти, я кинулся в погоню.

Он побежал в сторону Большой Королевской улицы, а куда делся дальше – Бог весть. Но на углу Большой Королевской и Известковой была будка, я мог расспросить будочника! Повернувшись на лестнице, я неверно поставил ногу и так ловко сверзился, что выломал балясину перил и произвел грохот, особенно звучный в ночной тишине.

Из комнат герра Шварца послышался недовольный голос, но мне уже все было безразлично – я должен был поймать и предать в руки правосудия ту черную тень, что, отпихнув меня, выскочила из дверей и пропала. В том, что это убийца, я не сомневался. И иных мыслей у меня в голове не было, если бы я верил, что Анхен еще можно спасти, то конечно же никуда не побежал бы.

Бегать ночью по рижским улицам – сомнительное удовольствие, они вымощены округлыми камнями, которые с наступлением темноты делаются почему-то еще и скользкими. Я все же примчался к ближайшему будочнику, которого знал и всегда, проходя мимо, здоровался с ним, а он делал мне «на караул» своей огромной алебардой и молодецки ухмылялся. Звали его Иван Перфильевич, и он, коли не врал, служил еще в шведскую войну у адмирала Грейга.

Будочник, как и положено при его ремесле, мирно спал, а по аромату, его окружавшему, нетрудно было догадаться, что за снотворное он употребил. Я растолкал Ивана Перфильевича, еле удерживаясь от искушения отлупить этого доблестного стража порядка его же дурацкой алебардой, но ответа на свои вопросы не получил.

Тут надобно сказать, чем я был вооружен.

Уходя от Натали, я взял с собой магнит. Он был довольно тяжел, чтобы проломить самый прочный череп. И я по наивности полагал, что убийца подпустит меня достаточно близко, чтобы я мог с ним посчитаться, да еще будет стоять столбом, ожидая возмездия.

При этом я почему-то забыл, что на боку у меня, как у всякого морского офицера, висит кортик. Я так привык цеплять его, одеваясь утром, что в глубине души, видимо, считал уже не оружием, а предметом туалета.

Провидение, как выяснилось позднее, было ко мне благосклонно – я от волнения оставил магнит в будке и направился обратно, хотя и не прямиком. Я обежал окрестные улицы – по Известковой до Кузнечной, по Кузнечной до Ткацкой, и вернулся домой по Королевской.

Там уже было шумно. Герр Шмидт, вооружившись тростью со стальным набалдашником, вышел в прихожую, осветил ее и обнаружил тело Анхен. Он принялся звать супругу свою и соседей, сбежались люди, и к моему приходу многие даже стояли на улице в шлафроках, ночных колпаках и с фонарями. Среди них я узнал и ювелира Штейнфельда, и старших женщин из его беспокойного семейства – ювелирову сестру Эмилию и родственницу Доротею.

Вся эта толпа добропорядочных немцев накинулась на меня с криками, рукам, однако ж, воли не давая – за избиение офицера, да еще в военное время, им бы крепко досталось. Но из воплей я понял, что эти безумцы обвиняют в убийстве Анхен меня. Это было совершенно нелепо, но перекричать их я не мог.

К тому же руки мои были выпачканы в крови – ощупывая Анхен, я менее всего беспокоился о чистоте.

Особенно старались женщины. Напрасно я полагал, будто визиты Анхен ко мне остались в тайне – Эмилия и особенно Доротея, подсматривая за молодой своей родственницей, догадались о нашей нежной дружбе. И из их речей я понял, что к Анхен хотел посвататься почтенный бюргер, знавший еще ее покойного мужа, и она этим сватовством была довольна. Так что, будь я ревнив, имел бы основание, чтобы проучить неверную.

Наконец герр Шмидт сумел кое-как угомонить соседей.

– Мы посадим этого господина в подвал, а утром вызовем сюда квартального надзирателя, – сказал он. – В подвале мы поставим стул и дадим ему одеяло, так что здоровье его не пострадает и никто нас ни в чем не упрекнет. Герр Штейнфельд, вам придется забрать тело бедной Анхен…

– Нельзя забирать тело с лестницы, квартальный надзиратель должен видеть, как произошло убийство! – сразу возразил кто-то из толпы.

– Мы все видели, как лежала Анхен, мы ему расскажем! – пообещал герр Штейнфельд. – Я не могу допустить, чтобы моя родственница лежала мертвой на лестнице в таком непристойном виде!