8 апреля, понедельник. Вечером немного посидел над “Сказками” и читал переписку Фадеева. Мы, конечно, выпустили грандиозную книгу, здесь не только новый Фадеев, но и новая русская литература. Писатели, даже самого первого ряда, поразительно и грандиозно чего-то все время просят у своего принципала. Огромное впечатление на меня произвело письмо Пастернака:

“…Два года тому назад издательство “Искусство” заключило со мной договор на выпуск собрания моих шекспировских переводов. Если это возможно, мне хотелось бы, чтобы они их все-таки издали, и 30 тыс(яч) недоплаченных, которые я бы получил при выходе собрания. Сейчас я для Детгиза перевел “Короля Лира”. Может быть, они включили бы его в собрание” (260,1).

Дальше — больше.

“По поводу того же автора в Гослитиздате. У них после ухода Чагина осталась неизданной хроника “Король Генрих Четвертый”. По-моему, это первый раз, что Фальстаф понятен и смешон — спроси Маршака, он однажды слышал отрывки в ВТО. Мне очень бы хотелось, чтобы они издали перевод. Он оплачен и пропадает у них в рукописи. Кроме того, если бы работа оказалась удовлетворительной, не приобрел ли бы Головенченко и не издал ли бы только что сделанного “Короля Лира”?” (260,2).

Я, конечно, очень люблю Пастернака. Но каким он умудряется быть разным! Завтра обязательно эти письма почитаю ребятам. В искусство писателя, видимо, входит и искусство просить.

“У меня нет никаких притязаний на вновь вводимые высшие тарифы. Я не Сельвинский, не Твардовский, не Лозинский и не Маршак. Но в пределе старых расценок, остающихся для большей части членов союза, мне бы хотелось, выражаясь высоким слогом, видеть плоды своих трудов напечатанными и извлекать из них пользу. Все это, разумеется, если ты считаешь эти пожелания справедливыми и они не противоречат твоим убеждениям” (260,3). К Пастернаку я еще, видимо, вернусь по мере пролистывания книжки.

Доблестные писатели самого первого ряда отчаянно славят “Молодую гвардию”. Конечно, в этом есть некоторая магия времени, но большим писателям ясно, что не все главы там написаны одинаково равноценно. Масса и скучнятины, и вещей служебных. Ну, и опять Пастернак, Сталин уже умер. Но ничего не предвещает изменения в режиме и в положении Фадеева.

Впрочем, писатели — существа странные, это талантливейшие самопровокаторы. Они, как актеры, возбуждают к себе любовь, перед тем как выйти на сцену, чтобы провести сцену с Офелией.

“Дорогой Саша!

Когда я прочел в “Правде” твою статью “О гуманизме Сталина”, мне захотелось написать тебе. Мне подумалось, что облегчение от чувств, теснящихся во мне всю последнюю неделю, я мог бы найти в письме к тебе.

Как поразительна была сломившая все границы очевидность этого величия и его необозримость! Это тело в гробу с такими исполненными мысли и впервые отдыхающими руками вдруг покинуло рамки отдельного явления и заняло место какого-то как бы олицетворенного начала, широчайшей общности, рядом с могуществом смерти и музыки, могуществом подытожившего себя века и могуществом пришедшего ко гробу народа”. (284,1).

Я приведу ребятам в качестве примера и письмо писателя М. Ильина от ноября 53 г.

Что на самом деле думает писатель? Но чтобы он ни думал, даже сравнивать, даже просить надо, не выходя из пространства культур и здравого смысла. Ильин читает “Молодую гвардию”, но перед этим он, видите ли, прочитал “Пармскую обитель”, в том числе прочитал и знаменитые первые главы о битве при Ватерлоо. Ну что же, главы действительно знамениты, и, возможно, что им мы обязаны поразительным батализмом Толстого. Об этом я еще писал в одной из своих курсовых работ. Может быть, поэтому хорошо знаю роман и его героев.

“И вот, читая Вашу книгу, я невольно сопоставил с Фабрицио дель Донго Сережу Тюленина, которого тоже не хотели принимать всерьез, которого тоже не хотели брать в солдаты и который все-таки сумел добыть стоящую винтовку и принять участие в настоящем бою.

У Стендаля реализм — обескрыленный, свалившаяся в грязь романтика.

У Вас — реализм, обретающий крылья в романтике героической борьбы. Две разные эпохи: эпоха падения у Стендаля, эпоха взлета у Вас. И в этом, вероятно, одна из причин того подъема, с которым написана Ваша книга” (287–288).

16 апреля, вторник. Наконец-то я понял, как извлекаются проценты роста российского товарооборота. Утром в 9.00 я ходил в ведомство Грефа по поводу реконструкции здания. В свою очередь, в этом огромном доме, занимающем целый квартал за кинотеатром “Москва”, идет перестройка. До нужного мне отдела добирался через двор, на котором кипит стройка. В основном здесь турецкие рабочие. Это показательно: мы все время говорим о поддержке российского предпринимателя, а ведомство главного экономиста страны строят чужие рабочие. Так вот, во время длинного перехода через двор у меня мелькнула такая лукавая мысль: готовя очередную победную справку для президента, Греф выглядывает в окно и обозревает стройку во дворе: как там идут дела? И вот если он видит, что по двору ходят десять рабочих и два подъемных крана поднимают грузы, значит, 10 % прироста, а если рабочих семь или девять, а кран лишь один, то 8 %.