Капитан Коваленко идет размашисто и ровно, как на прогулке. Он легко и незаметно перемещает вес тела на выдвинутую вперед лыжу, легко заносит палку, дышит свободно. Щеки его разрумянились, на белой ушанке серебрится иней. Капитан поглядывает по сторонам, на ходу осматривает людей: вот рядом с ним, запыхавшись, идет юный москвич Толя Горшенков, его бессменный ординарец, дальше, чуть ссутулясь и сердито посапывая, движется лейтенант Соловьев, еще дальше — маленькая санитарка, ее все зовут «ефрейтор Маруся»; справа — высокий пулеметчик сержант Лущинин, рядом с ним — лейтенант Лавреньев.

«Люди устали, — думает капитан, — надо отдохнуть. Кажется, впереди белеет поляна. Пересечем эту поляну и отдохнем».

Действительно стволы деревьев редеют, лес как будто раздвигается перед лыжниками, и уже хорошо видна широкая, покрытая волнистыми сугробами лесная поляна. Но что это? Сигнал дозорного! Четыреста сорок лыжников в одно мгновение ложатся в снег и замирают. Их почти не отличишь от снежных сугробов. Сразу наступает тишина.

Капитан Коваленко лежит на левом боку, сжимая маузер. Не шевелясь, он поднимает глаза и смотрит вперед. Впереди фыркает лошадь. На поляну выезжает всадник в немецкой шинели, голова окутана синей шалью, на шее болтается автомат. Потом на поляне показываются четыре телеги. В телегах какие-то мешки. Сзади идут восемь солдат. Они курят, кашляют, бормочут что-то.

«Черт! — думает капитан. — Оказывается, по поляне проходит дорога; на карте она не обозначена, а разведчики из-за снега не разглядели ее…»

Пока капитан думает это, одна из телег застревает в сугробе, кони останавливаются, солдаты, кряхтя, толкают телегу. Эх, резануть бы их одной очередью! Нет, ни в коем случае, поднимется суматоха…

Капитан не спускает с дороги глаз. Вот из-за деревьев показывается легковая автомашина. Шофер сигналит, но телега загородила дорогу, кони скользят, падают. Дверца машины открывается. На секунду мелькает лакированный козырек увитой шнуром фуражки и слышится повелительный окрик. Наконец телеги двигаются дальше, за ними идет машина. На дороге пусто. Выслав вправо и влево дозоры, капитан приказывает продолжать путь.

Батальон бегом пересекает дорогу, втягивается в полосу мелколесья, обходит скованное льдом болото и снова исчезает в лесу. Уже второй час дня. На протяжении семи часов лыжники идут по глубокому снегу — надо, пожалуй, сделать привал. По знаку капитана люди останавливаются, садятся на снег, закуривают. Кто-то достает галеты, открывает банки с консервами. Все это делается в полном молчании. Ни звука.

Капитан Коваленко доволен: среди лыжников ни одного отстающего, люди бодры, веселы; они знают свои силы, верят своему командиру и готовы выполнить все, что нужно, — это видно по их лицам, по тому, как быстро, ловко и охотно они подчиняются каждому сигналу.

Пока люди обедали, Коваленко приказал радисту сообщить в дивизию местонахождение батальона. Вскоре радист принял ответ: полковник Михалицын благодарит капитана и всех лыжников за умелое продвижение и предупреждает, что командующий фронтом лично следит за батальоном и приказывает овладеть намеченным пунктом во что бы то ни стало.

После часового привала батальон двинулся дальше. На пятом километре лыжники обогнули лесную деревню, в которой, как установили разведчики, был расположен немецкий полевой госпиталь. Тяжелые машины беспрерывно подвозили туда раненых, их укладывали на носилки и уносили в избы.

Когда лыжники огибали деревню, канонада стала гораздо громче, и Коваленко понял, что наши начали ту большую операцию, о которой говорил полковник. Он понял и то, что внезапный захват Тощицы, лежащей на пути отхода немцев, сразу деморализует противника и посеет в его частях панику. Сознание важности всего происходящего радостно встревожило Коваленко и наполнило его сердце гордой уверенностью, что он и его люди выполнят приказ и захватят станцию Тощицу, чего бы это им ни стоило…

Солнце близилось к закату, и чем ниже опускалось оно к горизонту, тем более крепчал мороз. Тут произошло то, чего боялся Коваленко, хотя он и предвидел это: при движении батальона очень усилился шум. Чуть оттаявший за день снег подмерз тонкой коркой, лыжи с треском проламывали его, одеревеневшие от мороза полы маскхалатов громко шуршали.

К вечеру лыжники подошли к большому Быховскому шоссе и залегли на опушке леса. Боясь партизанских налетов, немцы вырубили лес по обе стороны дороги. Таким образом, батальону предстояло пройти совершенно открытое место в двести метров шириной, причем буквально на виду у немцев: по дороге беспрерывно пробегали вражеские грузовики, шли обозы, сердито урчащие тягачи тащили за собой дальнобойные орудия.

Пока лыжники, притаившись, отсиживались в лесной чаще, разведчики лейтенанта Жукова установили, что неподалеку дорога делает крутой поворот, образуя этим поворотом большую петлю, и что лес в этом месте подходит ближе к шоссе. Коваленко подвинул батальон правее.

Когда стемнело, лыжники стали пересекать дорогу небольшими группами. Переход шоссе почти заканчивался и, казалось, никаких неприятностей не будет. Коваленко подошел к шоссе одним из последних. Вместе с ним шел радист, волочивший за собой сани с походной рацией. Переход прикрывало отделение пулеметчиков.

В то мгновение, когда Коваленко и радист вышли на дорогу, раздался шум мотора и на шоссе вылетел немецкий мотоцикл. Он приближался с бешеной скоростью, освещая дорогу ослепительно ярким пучком прыгающего света. Коваленко и радист легли в кювет. На секунду осветив их и обдав бензиновым перегаром, мотоцикл пронесся дальше, немец так и не заметил лыжников, лежавших у самой дороги.