Наступил конец сеанса, и я была разочарована. В своих записях я отметила, что мы не пришли ни к чему новому. Она по-прежнему злилась на свою властную мать и по-прежнему жаждала успокаивающего и защищающего присутствия отца.

Вскоре меня осенило... Мы обсуждали эти тему много раз, почему я не услышала? Сначала я не заметила, пропустила тот факт, что ее пожилая приятельница (материнская фигура) была не сердитой, путающей матерью, а любящей. К тому же, чтобы добраться до нее, Мари-Жозе должна была нарушить закон: ехать в обратной направлении по улице с односторонним движением.

В ту ночь мне самой приснился сон с использованием дневных рассуждений. Он произвел на меня такое странное впечатление, что я проснулась среди ночи и потом не смогла уснуть. Наконец, я записала его, потому что он действительно озадачил меня.

«Я должна встретиться с кем-то в той части Парижа, которую плохо знаю и у которой репутация опасного района. Разные люди встают на пути, а я кричу: «Не мешайте, у меня важная встреча». Открывается дверь, и экзотичная женщина восточного вида говорит: «Входи». Она одета в мерцающий шелк. Я осматриваюсь, и она говорит: «Знаешь, ты опоздала». Я смущаюсь, потому что не люблю опаздывать, поэтому протягиваю руку и глажу ее изысканное шелковое платье, надеясь, что она простит. Потом я вдруг понимаю, что меня нельзя простить, если я не сделаю того, чего хочет эта женщина. Я думаю, что она хочет дотронуться до меня и обнять. Я должна вступить с ней в некие эротические отношения и уверена, что не смогу ничего с этим поделать; просто должна позволить этой экзотической женщине делать со мной все, что она захочет. Я так испугана, что в страхе просыпаюсь».

Сон имеет явную гомосексуальную окраску, но, насколько я помню, у меня прежде не было таких снов. Я вспомнила, что два моих психоаналитика, оба мужчины, никогда не рассматривали мои гомосексуальные желания (возможно, потому, что не было повода).

Не находя объяснения приснившемуся, я начала строить свободные ассоциации и сразу же подумала о сеансе с Мари-Жозе, вспомнив о вербальной связи со словами подруги ее матери: «Знаешь, ты опоздала». Этот фрагмент из моего подсознания, вероятно, затронул бессознательные идеи, которые были пока неясны. Какова связь между моим сном и визитом Мари-Жозе к любимой пожилой приятельнице? Потом я вспомнила, что она могла попасть туда только по запрещенному пути. Конечно, подруга символизировала фигуру матери, а каждый знает, что запрещено иметь сексуальные отношения с собственной матерью. Но кто была красивая восточная женщина в моем сне? Еще одно бессознательное воспоминание всплыло в моей памяти: шесть или семь лет назад, всего в течение нескольких недель, у меня была пациентка-китаянка, у которой были проблемные отношения с женщинами — коллегами и подругами. У ее отца было три жены: старшая, вторая и третья жена — ее мать. Первая «действительно всем управляла», и пациентка жаловалась, что мать была ей «скорее сестра, а чем мать». Они делились секретами, сплетничали об отце и первой жене, совсем как дети, играющие в игры.

Это все, что я помнила о проблемах той пациентки. Я сочувствовала её переживаниям, что у нее нет «настоящей матери», и вместо этого она должна довольствоваться отношениями с матерью-сестрой. Почему мне тогда не пришло в голову, что это очень хорошо — иметь мать, которая была бы одновременно сестрой, с которой можно было играть и делиться секретами? Такая особая связь «мать — дочь».

Я попыталась вспомнить имя той моей пациентки и вдруг вспомнила: Лили. Потом пришло озарение. Мою собственную мать звали Лилиан! Эта прекрасная восточная женщина во сне была образом моей матери. Неужели я втайне хотела иметь «мать-сестру»? Тут мне пришло в голову, что моя мать была полной противоположностью матери Мари-Жозе, и вдруг поняла, что могла завидовать их отношениям. Почему у меня не такая мать, которая постоянно звонит, просит приехать на уик-энд, приглашает на концерты?

Теперь я дала волю своим свободным ассоциациям. Моя мать была очень активной — играла в крокет и гольф, брала уроки пения, любила готовить, шила хорошенькие платья для меня и моей младшей сестры и преданно работала для церкви, в которую мы ходили. Мама всегда была занята и не ограничивала нас. Мы могли свободно навещать друзей, ходить в кино, заниматься спортом и тому подобное. Мы с сестрой считали, что нам повезло, что мы имеем такую свободу по сравнению со многими друзьями. Потом внезапно возникло другое воспоминание: мне было лет шесть, и мама с отцом зашли в детскую, чтобы поцеловать нас на ночь, потому что уходили на концерт. Мама была в сверкающем платье из шелка абрикосового цвета, как у той женщины из сна. Мама вовсе не была похожа на экзотическую восточную женщину, но в шестилетнем возрасте я считала ее красавицей. Я бы хотела погладить шелк ее платья, и хотя мне всегда казалось, что я хотела бы везде ходить с отцом, сейчас я думаю, что хотела, чтобы мать взяла с собой меня, а не папу. У меня тоже было бы шелковое платье, как у нее, и мы пошли бы на концерт вместе и оставили отца одного.

С этими догадками я нетерпеливо ждала очередной встречи с Мари-Жозе. Во время сеанса она сказала: «Моя мать опять звонила — хочет, чтобы я пошла с ней на концерт». Я заметила: «Вы часто жалуетесь на мать, но вы так же постоянно подчеркиваете, как сильно она хочет, чтобы вы были с ней. Значит, вы пытаетесь мне показать, что, несмотря на то, что она вас раздражает, ее привязанность доставляет вам удовольствие?» Некоторое время она удивлённо молчала, потом произнесла: «Да... и я никогда не упоминала, что звоню ей так же часто, как и она мне». Потом она расплакалась и сказала: «Мама звонила мне несколько дней назад и сказала, что они с отцом уезжают в отпуск на неделю. Она сказала, что надеется, что я не буду чувствовать себя одинокой и мне не потребуется их общество. Они хот ели бы уехать одни и хотя бы раз не беспокоиться о том, как я здесь одна в Париже!» Я спросила, считает ли она, что мать не должна уезжать. «Нет, она должна ехать, но это правда — я хочу быть с ней больше, чем могу признаться». Итак, мой сон помог услышать то, что мы обе до этого не слышали: насколько сильно она хотела близкого отношения со своей матерью.

В последующие недели мы продолжали исследовать тянущиеся из детства подсознательные гомосексуальные желания Мари-Жозе и многие скрытые фантазии, которые проявились в ее фобиях. Ее жуткий страх перед открытыми и закрытыми пространствами постепенно уменьшился. Она была счастлива рядом с мужем, но теперь она так же была счастлива наедине со своими мыслями, когда его не было. Однако симптом частого мочеиспускания остался, и теперь я пыталась понять его значение в ее глубоком бессознательном.

Я видел, что Далай Лама слушал этот рассказ очень внимательно и удивлённо, как человек, который не привык думать об уме как психологическом объекте, не говоря уже о знакомстве с неврозами, характерными для современной городской жизни. Подумав немного, он спросил:

— Как вы объясните тот факт, что ее агорафобия и клаустрофобия исчезли?

Джойс ответила:

— Есть несколько причин, но, вероятно, самая важная в том, что она больше не видела в матери только плохое и уже не боялась, что мать убьет то обстоятельство, что ребенком она сочла своего отца сексуально волнующим. Только сейчас она поняла, что любит свою мать так же сильно, как и отца. Поэтому ее панический страх перед мужчиной, влезающим в ее окно (что символизирует вхождение в ее собственное тело) для того, чтобы убить ее, потом уступил место мысли о мужчине, который будет любить ее, об отце, которого она любила. Поскольку она воспринимала это как запретное, мы смогли выяснить, что пустые или закрытые пространства подсознательно символизируют ее требовательную мать и то место, где сердитая мать может появиться в любую минуту, чтобы наказать ее.