Я бы назвал это принципом диалога — концепцией изменения человека в результате диалога или сотрудничества с окружающими. Такое диалогическое понимание лежит в основе христианства, и любовь Бога действует здесь и субъективно, и объективно. Она предполагает и нашу любовь к Богу, и любовь Бога к нам. Эта концепция любви Бога к миру играет очень важную роль. Мир воспринимается как существующий лишь благодаря любви Бога. Чем ближе наши отношения с Богом, тем больше мы участвуем в этой любви. В этом смысле, присутствует удивительное сходство с буддизмом в том, что чем больше меняется наша индивидуальность подобным образом, тем больше наше сострадание и любовь к другим существам.

Теперь рассмотрим, как подобные эмоции влияют на отношение к смерти. Но сначала небольшое замечание о разных подходах к мышлению в двух традициях. За эти несколько дней на меня очень сильное впечатление произвело, насколько четким, точным и всеобъемлющим является буддийское понимание природы бытия, разума и смерти. Это почти точная наука, основанная на непосредственном опыте людей, которые далеко продвинулись в данной области. В христианстве опыт тех, чья дружба с Богом была очень глубокой, привел к достаточно точным представлениям в отдельных областях, но что касается смерти и жизни после смерти, в нем нет ничего столь точного и определенного, как в буддийской традиции. Считается, что мы не можем познать эту область, поэтому имеем дело с догадками, вероятно надуманными, и утверждениями общего характера, а не с окончательной истиной. Таким образом, изначально мы ожидаем качественно иной тип рассуждений по сравнению с буддизмом.

В христианстве смерть не должна отделять нас от Бога. Главное — быть с Богом. Есть разные пут понимания этого, отражённые в образах рая и ада. Эти образы очень сильны в западном фольклоре, проповедях и литературе. Вспомните средневекового поэта Данте и величественные фрески загробной жизни. Эти образы требуют поправки с точки зрения одного очень важного теологического факта: мы не можем понять наши отношения с Богом, если мы сохраним обычное, мирское понятие времени. Бог не находится во времени, в смысле смены одного момента другим, в котором мы всегда находимся в одном точке и не можем находиться в другой точке временного потока. Поэтому мы употребляем слово вечность, и под вечностью Бога мы понимаем нечто парадоксальное — Бог некоторым образом существует всегда и везде.

Отсюда следует, что быть с Богом — значит подниматься в это измерение времени. Представим себе время как двухмерное: то, в котором мы живем сейчас, — одно измерение, а вечность Бога — другое измерение. Представим себе, что мы — муравьи, ползущие по полу, осознающие себя только как существующие на полу. Однако люди, стоящие над муравьями, могут общаться Друг с другом во всем пространстве комнаты. Они могут контактировать с местами, которые находятся там, куда муравьи приползут в отдаленном будущем, если поползут в этом направлении. Они могут говорить о будущем муравьев и об их прошлом. Такова картина того, как Бог присутствует во времени с человеческими существами.

Христианская теология выражает это как духовное братство всех христиан — как живых, так и мёртвых, — понимаемое через идею воскресения. В этом заключен парадокс. Христианский взгляд на человеческие существа явно ограничен. Мы живем в определенное время и в определенном месте, но в другом измерении мы можем причащаться [31] , выходя за эти ограничивающие пределы. В евангельском рассказе о воскресении человек, чья жизнь закончилась в определенный момент на кресте, потом начинает полностью жить в этом другом измерении и, таким образом, может выходить за его пределы, чтобы присутствовать в человеческих существах. Он присутствует в своих последователях во всей полноте своего существования даже после смерти. Среди христиан бытуют разные мифы о продолжении существования души, лишенной тела, в бесконечном времени, но на самом деле это не христианские идеи. В христианстве полнота существования дает возможность подняться до этого другого измерения и, таким образом, выйти за пределы его ограничений.

— Теперь я хочу рассмотреть, как проявляются разные способы понимания смерти на Западе. Кроме этого, нам нужно обратиться к тому, что мы обсуждали в первый день нашей встречи: отход от христианства, который в большой степени распространен на Западе. И то, и другое оказало свое влияние на наше понимание смерти.

Понимание смерти, которое происходит из истории христианства, это, прежде всего, светское понимание, и оно проявляется как элемент легенд и мифов. В современном западном сознании последних столетий понимание смерти касалось преимущественно смерти других людей. Это может показаться странным, но позвольте мне продемонстрировать это в сравнении. Примерно с тринадцатого по восемнадцатый век западное христианство было занято проблемой смерти «самого» человека и вопросами спасения или проклятия. Я думаю, что этот религиозный феномен — один из самых важных источников современного западного индивидуализма, хотя это и противоречивый тезис. В западном христианстве еще сохранились отдельные анклавы, где люди по-прежнему озабочены этими вопросами, но с 1800 года наметился сдвиг. Теперь вопросы, связанные со смертью, касаются не столько смерти «самого себя», а потери любимых. Существует точка зрения одного выдающегося историка, изучающего западное отношение к смерти, который говорил о переходе от смерти «самого себя» к смерти «тебя», то есть других.

Потеря любимых тесно переплетается со всей диалогической природой культуры и цивилизации. Человек становится единым целым с тем, с кем у него близкие отношения, и — вдруг — эти связи рвутся. В какой-то мере это вытекает из всей культуры христианства, но есть и другая сторона истории: бунт против христианства на Западе, который был вызван самим христианством. Антиклерикализм [32] является глубоко христианской идеей. Она началась с понятия о том, что в человеческих существах есть нечто хорошее и положительное, и мы должны это положительное увидеть. Это описано в первой главе Книги Бытия, где говорится о каждом этапе творения: «И увидел Господь, что это хорошо». Дружба Бога означает видение хорошего в творении, в частности в человеческих существах. Часть силы западного антиклерикализма заключается в том, что он претендует на более эффективное выявление положительного, чем его религиозный прародитель. В восемнадцатом веке люди, которые не верили в Бога, заявляли, что они обладают более прогрессивными взглядами на человеческое бытие. Они верили, что люди хороши как они есть, тогда как, с точки зрения духовного христианства, люди являются, в некотором смысле, испорченными или извращенными, не понимающими самих себя.

Тем не менее, антиклерикализм отделяет две вещи от христианского корня. Он отсекает любое углублённое понимание потери, боли и зла, и он имеет тенденцию отрицать диалогичность. Он ведет к картине, на которой человеческие существа, совершенно свободные, стоят в полном одиночестве. Все это привело к очень странной и неприятной болезненности в вопросах отношения к смерти на Западе. Стало гораздо труднее предстать перед полной реальностью смерти. Сегодня многие люди относятся к смерти, как наши викторианские предки относились к сексуальности. Что было причиной викторианского пуританства? Они считали себя совершенно способными прожить жизнь нравственно без моральных усилий, а плотские желания вызывали у них беспокойство — не потому, что пуритане боролись с ними, а потому что они не хотели признать, что таковые существуют.