Но уже ничего не исправить.

— Держись, Эмма, — сказал Жиль, целуя ее в губы. — Скоро все закончится. Моя мужественная девочка.

Это ее первый поцелуй. Первый поцелуй с мужчиной. Она часто представляла, как это случится — у алтаря, после принесения клятвы. Или чуть раньше еще до алтаря, ночью — летней и лунной, когда звезды будут тонуть в озерных водах и запах трав дурманить рассудок.

Труп у ног и боль в мышцах — безумец сопротивлялся до последнего, а Эмма должна была его держать, удерживать. Чтобы никуда не делся. Чтобы Жилю было удобно. И оглушать нельзя. Надо, чтобы в сознании.

Запах крови, вкус крови на губах. Мужчина разжал объятия, и на темно-сером дорожном платье Эммы осталось пятно в форме ладони.

От него тоже пахло кровью.

У лестницы их поджидал Бобби с арбалетом наперевес. Ветвистым, искрящим деревом слетели с раскрытых ладоней чернокнижника чужие ужас и боль, ставшие силой и властью. Слетели, чтобы сжечь сначала пущенный болт, а затем и самого стрелка.

Треск. Шипение. Запах озона и паленой плоти.

Это и есть магия. Не игры Эммы с закорючками-черточками — птичьи следы на ровной глади бумаги. Вот она — подлинная магия.

Оплаченное чужой кровью могущество.

На пороге Батлема бывший узник вскрикнул и отшатнулся, прикрыв ладонью глаза.

— Что случилось?

— Больно, — он рассмеялся.

Слезы по щекам сквозь зажмуренные веки. А сверху — солнце. Неяркое зимнее, где-то за облаками.

Серый день в декабре.

Потом было поспешное бегство из города. Долгая тряска в седле — Эмма совсем плохой наездник, к концу второго часа у нее болели ноги, ягодицы, спина.

Смена лошадей на постоялом дворе и снова скачка.

— Останавливаемся, — скомандовал Жиль, глядя на измученную спутницу. — На сегодня хватит. Ночлег.

Безымянная деревенька, придорожный трактир. На ужин жирный гусь и недоваренная каша, но Жиль доволен. Он ел жадно, с видимым наслаждением. Опустошив тарелку, откинулся с сытым видом и вытер губы салфеткой.

— Я совсем забыл, как много в жизни простых радостей, моя сладкая Эмма, — мягко зажурчал его баритон.

Эмма кивнула. Она почти не притронулась к ужину. Слишком тяжелый день, слишком много потрясений. Не до еды.

— Так и не поблагодарил вас как следует. Это надо исправить.

Последнюю фразу он произнес с какой-то особой многозначительностью. И поднес к губам руку Эммы.

Изнутри окатила теплая, счастливая волна — смыла воспоминание о криках и окровавленном теле. Пусть Батлем хоронит своих мертвецов, а Эмма еще молода, она хочет жить. И она заслужила свою толику счастья!

Оплатила кровью.

Одна комната на двоих. Она так закраснелась, когда Жиль представил ее своей супругой. От смущения щеки горели малиновым. Казалось, и трактирщик, и деревенские пьянчужки в зале знают, что к чему.

Осуждают.

Ну и пусть осуждают. Эмма и Жиль — маги. Что им до смешной человеческой морали?

Эмма не думала, что это произойдет так… сразу. Ожидала, что он будет ухаживать. Может, даже сделает предложение. В Батлеме они никогда не говорили о чувствах. Всегда рядом, всегда исподволь.

Должна ли она, как приличная женщина, отказаться?

А вдруг он тогда больше не предложит? Эмма двадцать шесть лет была приличной, теперь она хочет побыть просто женщиной. Наедине с любимым и любящим мужчиной.

Было немного боязно. Но не настолько, чтобы сказать «нет».

— Простые радости, дааа, — пробормотал Жиль, снова целуя ее.

А потом задул свечи.

Было жарко, приятно и стыдно, когда его пальцы касались тела Эммы. Раздевали, гладили неспешно и умело, и от стыда становилось еще жарче и приятней.

— Лежите смирно, моя нежная мисс Каррингтон, — приказал он, и от его густого баритона по телу прошла сладкая дрожь.

Эмма и лежала. Лежала, закрыв глаза, пусть в темноте в этом и не было надобности. Обнаженная, испуганная, возбужденная до предела. Она стеснялась своего тела — слишком тощего, с торчащими ребрами, стеснялась узловатых коленок, выпирающих ключиц, крохотной груди — что там «грудь», одно название.

Хвала богам за благословенную тьму. При свете со стыда сгорела бы.

Должно быть, ей тоже надо было что-то делать. Помочь ему раздеться? Или так поступают только развратные женщины?

Сложно что-то сделать, когда твои руки удерживают в захвате над головой.

Застежка на его колете царапнула кожу. А потом он отодвинулся. И выпустил ее запястья.

Эмма лежала, вытянувшись по струнке — руки над головой. Если ему так нравится, пусть будет так…

Шорохи. Позвякиванье. Хотелось открыть глаза, но было стыдно. И так упоительно хорошо от этого сладкого стыда…