Шрифт:
Или принимались пилить дрова. Кузьма старался, налегая что есть силы на пилу.
– Э, друг! – смеялся Николай. – Так у нас ничего не выйдет. Так мы с тобой упаримся только. Запомни: когда, значит, ты ее к себе тянешь, тут нажимай вовсю, но, конечно, не так, чтобы после первого урока скопытиться. И пила будет идти ровно. Вот. А когда я тяну, ты отпускай совсем. Есть, правда, хитрые – тут-то как раз и жмут. Но это… нехорошо. Ты ж не такой.
Долго не мог Кузьма научиться запрягать лошадь в телегу. То седелку забудет надеть, то наденет седелку, но забудет перевернуть хомут клешнями вверх и тщетно пытается надеть его на голову лошади. А когда седелка и хомут надеты и шлея верно заправлена под хвост, надо вспомнить, с какой стороны закладывается дуга… А сколько поднимать на переметнике, он так и не понял до конца.
Иногда за ними наблюдала Клавдя и хохотала над старательным и неловким мужем.
– Чего ты смеешься? – сердился Николай. – Посмотрел бы он на нас с тобой на заводе ихнем…
Просто и хорошо было с Николаем. Только с Агафьей у Кузьмы как-то не ладилось. Она все присматривалась к нему, все что-то прикидывала в уме. Иногда, когда они оставались вдвоем, она ни с того ни с сего спрашивала вдруг:
– А вот возьмешь да уедешь от нас?
– Куда же я уеду? Незачем теперь ехать.
– Ну… пошлют куда-нибудь.
– Ну и что? Поедем с Клавдей вместе.
Лицо у Агафьи сразу делалось кислым.
– Вот и начнется тогда жизнь… Нет, уж ты просись, чтобы тут оставили. Чего зря мотаться-то? А то заедешь куда-нибудь да бросишь там…
Кузьма не знал, что на это отвечать. Молчал. Старался вообще не оставаться с тещей наедине. При Николае она не затевала таких разговоров.
– 29 -
Когда Федя вернулся домой (его не было недели три), он увидел: рядом с его ветхим жильем, жарко сияя на солнце свежестругаными сосновыми боками, стояла новенькая изба. Федя с удивлением разглядывал ее из своей ограды: «Кто-то работнул!»
В избе жили: на окнах висели белые занавески, и стояли горшки с цветами. Перед окнами, на кольях, выжаривались под солнцем крынки. В ограде возились, играя, два голенастых щенка. Бродили куры.
Федя попробовал вспомнить, кто в деревне хотел строиться, но не мог. Повел Гнедка к колодцу. Напоил, искупал холодной колодезной водой. Дома насухо вытер его кошмой и насыпал в ясли отвеянного овса.
– Ешь теперь.
Постоял еще немного посреди ограды (Хавроньи дома не было, на двери висел огромный замок; вечно боялась за свои юбки) и пошел от нечего делать к новым соседям – узнать, кто они такие.
Вошел и остолбенел у порога: за столом сидели Егор и Марья. Обедали.
– Здорово, сосед, – сказал Егор, насмешливо разглядывая гостя.
– Здорово, – ответил Федя и сел на новую беленькую табуретку около печки, запыленный, в грязных сапогах, весь пропахший травами и конским потом.
Не знали, о чем говорить.
Марья под каким-то предлогом вышла из избы.
– Отстроился? – спросил Федя.
– Отстроился, – ответил Егор.
Опять долго молчали.
– Ну, бывай здоров! – Федя поднялся уходить.
– Погоди, – остановил Егор. – Ты вроде как зуб на меня имеешь?
Федя посмотрел на Егора.
– Нет. Ты-то причем?
– Я за брата не ответчик…
Федя нетерпеливо шевельнул рукой: он не хотел об этом говорить.
– Посиди, что ж ты сразу уходишь? Нам теперь по-соседски жить, – Егор поднялся, вышел на крыльцо.
Марья сыпала курам просо.
– Слышь, – позвал ее Егор.
– Ты что, имени, что ли, не знаешь? – обиделась Марья.
– Там у нас есть под полом?
Марья прошла в избу.
Слазила под пол, налила туесок пива, поставила на стол. Потом так же молча нарезала огурцов, ветчины, хлеба, разложила все на тарелки.
Федя, серьезный и неподвижный, сосредоточенно курил. Смотрел в пол. С его сапог на чистый половичок стекали черные капельки воды (обрызгался у колодца).
Егор налил три стакана.
– Ну, давай сосед, – за хорошее житье.
– Давай, – охотно согласился Федя.
Дошагнув до стола, взял стакан, осторожно чокнулся с Егором. С Марьей забыл. Он как будто не замечал ее. А когда она сама осторожно звякнула своим стаканом о его, он почему-то покраснел и быстро, ни на кого не глядя, выпил. Налили еще по одному.
– Давай, сосед.
– Ага.
Марья пить больше не стала. Сидела, облокотившись на стол, разрумянившаяся, красивая.
Федя упорно не смотрел в ее сторону. Пил и хмуро разглядывал туесок. Не закусывал.