–  Ты и так останешься в веках. Ты уже прославлен. Я знаю, ты пошёл с нами не ради славы, а потому что в твоей душе бьётся сердце истинного свободолюбивого грека.

Ещё несколько дней, и они достигли конечного пункта своего пути. Дорогу им преградила громада Каллидрома — восточного отрога Эты. Перед ними были Фермопилы.

Леонид внимательно осмотрел узкий проход, который был единственной дорогой из Фессалии в Локриду и вообще в Среднюю Грецию. Проход был не везде одинаковой ширины: при истоках реки Асоп, около горы Анфелы, долина расширялась. Здесь находился храм Деметры. У реки Фойника дорога становилась настолько узкой, что по ней не могли разъехаться две повозки. В среднем ширина прохода составляла шестьдесят шагов. У Фермопил было самое узкое место.

Прежде всего он осмотрел древнюю стену, которую несколько веков назад возвели фокейцы, обороняясь от фессалийцев. Стена имела многочисленные проломы и требовала обновления. Немедленно приступили к починке. Леонид с помощью местных жителей разыскал старинные каменоломни, наладили быструю обработку и доставку камня.

Лагерь эллинов был в движении. Напряжённая работа продолжалась день и ночь. С севера, между тем, приходили тревожные вести. Однажды на вечернюю сходку полемархов прискакал посланный ранее соглядатай. Разведчик взволнованно доложил:

–  Враг уже в Фессалии! Их так много, своими несметными полчищами они заполнили всю необъятную равнину. Мне никогда не приходилось видеть так много людей в одном месте, их тысячи тысяч. Они расположились лагерем вблизи Трахина! Это не возможно выразить словами, а увидеть это — значит потерять рассудок!

–  Ты уже его, кажется, потерял от страха, приятель, — спокойно, не дрогнув ни одним мускулом, сказал Леонид.

Трахин находился в семи милях на север от Фермопил и в трёх милях от моря. С этим небольшим селением предание связывало историю о самоубийстве Геракла — его самосожжение на костре произошло на одном из склонов горы Эты, как раз вблизи этого места.

–  Леонид, — продолжал смертельно напуганный соглядатай, — варвары уже совсем рядом с нами!

Лица вождей стали белее камня. Казалось, страх сковал их на мгновенье. Так что никто не мог говорить. Все были под впечатлением слов разведчика. В суете и заботах последних дней все как будто забыли о грядущей опасности и теперь, когда она встала во весь рост, многие оказались к ней не готовы.

–  Отлично, — хладнокровно ответил спартанец, — стало быть, и мы рядом с ними.

Его самообладание возымело действие. Мало-помалу мужество стало возвращаться к собравшимся. Многие устыдились минутной слабости. Но не все. Полемарх-фиванец выступил вперёд и сказал:

–  Зачем вы слушаете этого безумца? Он всех нас погубит. Нам не удержать армию Ксеркса.

–  Оставь свои недостойные речи рабам и женщинам, — ответил Леонид. — Удивляюсь, что ты родился мужчиной да ещё поставлен командовать гоплитами. Уж не хочешь ли ты, чтобы в веках слова фиванец и трус стали синонимами?

–  И ещё предателями, — послышалось отовсюду.

Фиванцы, присягнувшие на верность Ксерксу, вынуждены были против воли послать четыреста гоплитов в союзное войско. Стоявшие у власти олигархи-персофилы отдали тайное указание полемарху — при первой же возможности покинуть позиции и уйти в Беотию. Леонид и другие греки на полном основании не доверяли им. И сейчас фиванец грозил внести раскол в стан греков.

–  Это всё громкие слова, — продолжал он свою речь. — Не вижу никакой доблести в том, чтобы умирать за отвлечённую идею. Свобода, независимость — это только красивые слова. Надо покориться сильнейшему противнику. В этом состоит мудрость. Что толку, если всех нас перебьют? Своим сопротивлением мы только вызовем раздражение у Ксеркса. Если же мы добровольно покоримся ему, он обойдётся с нами милостиво. Живут же под его властью сотни народов и вполне довольны. Также и наши братья ионийцы под варварами уже более двадцати лет, они привыкли, научились с ними неплохо ладить, и многие даже очень довольны.

Слова эти произвели двоякое впечатление на присутствующих. У некоторых загорелись глаза от негодования, и они готовы были броситься на предателя, но большинство полагало, что фиванец озвучил те мысли, которые были у них в головах, и потому вполне сочувствовали его словам, готовые поддержать их. Леонид уловил атмосферу страха и понял, что должен немедленно пресечь пораженческие настроения.

–  Что вы так приуныли? Или вы не знали, направляясь сюда, что нас ждёт? Как робкие овцы перед стаей волков, вы сбились в кучу и трепещете, ожидая расправы. Вы готовы молить врагов о помиловании? И это когда ваши жёны и дети ждут от вас защиты... — Голос Леонида на мгновенье пресёкся от волнения: ему припомнились лица Горго и Плистарха, его ночные кошмары. — На что вы хотите обречь их? Персы истребят ваших сыновей, обесчестят жён и дочерей. Самих вас обратят в жалких рабов! Для этого вы стремитесь сохранить себе жизнь? Даже если этому суждено случиться, не лучше ли сойти в Аид прежде, чем увидеть это своими глазами? Что вы так испугались смерти? Разве кто-нибудь может её избежать? Разве вы не знаете, что жизнь и смерть — дело природы, а става и бесславье — наше!

Речь Леонида произвела глубокое впечатление на полемархов. Уже не было даже мысли о сдачи и отступлении.

–  Веди нас, Леонид, мы пойдём за тобой до конца! Мы все умрём вместе с тобой! — послышались одобрительные возгласы.

–  Безумцы! — тихо, сквозь зубы пробормотал фиванец. — Посмотрим, как вы будете выглядеть через несколько дней, насколько хватит вашего смешного героизма.

–  Итак, — уже совсем другим тоном заговорил спартанский царь, — нас здесь семь тысяч. Этого более чем достаточно, чтобы держать оборону перешейка, если понадобится, хоть год или два. Еврибиад и Фемистокл поддерживают нас с моря. Двести кораблей подходят в этот самый момент к Артемиссии на севере Эвбее, совсем близко отсюда. Они нас прикроют. Так что мы не одиноки. Покажем же персам, на что способна доблесть маленького народа!