Центр этого государства представляет собор святого Петра. Это почитаемое место погребения апостола Петра. Недавно были найдены научные подтверждения, что это <244> действительно подлинное место. Центр католической церкви и есть этот собор. Он очень величественный, но чувствуешь себя в нем как–то одиноко и неуютно — огромное каменное здание со множеством алтарей, статуй, скульптур. [111] А еще там есть маленькое окошечко, — можно даже сказать, форточка, — откуда Папа благословляет народ. На туристов и паломников это производит колоссальное впечатление.

Советский Союз не имел дипломатических отношений с Ватиканом, а когда началась перестройка, Россия аккредитовала там своего посла, они же имеют у нас апостольского представителя — в ранге не посла, а администратора всех католических приходов, которые есть на нашей территории — и в Москве, и в Петербурге, и в других городах.

Как только заколебалась Советская власть, к нам хлынул поток католических миссионеров, и началось то, что было канонически недопустимо: учреждение епископских кафедр на территории России. Но иезуиты и раньше проникли в Новосибирск — там они работают уже лет тридцать, захватив Сибирское отделение Академии наук. Новосибирск — город молодой, там была всего одна православная церковь и православное сознание было не особенно крепким, — поэтому им легко удалось расшатать его, а следом за ними туда хлынули и другие миссионеры: иеговисты, кришнаиты и прочие. Политически им возразить трудно, <245> поскольку у нас очень много католиков: переселенцы с Западной Украины, поляки, немцы Поволжья — и мы не против тех, кто исторически исповедует католическую конфессию, — но мы против «душехватства», прозелитизма, и по этому поводу мы неоднократно делали заявления Ватикану.

Помню, кардинал Виллебрандс, — очень умный, тонкий человек, — пригласил меня, чтобы выразить протест: в Цюрихе наш епископ рукоположил какого–то дьякона для итальянского прихода. Я выслушал его, а потом сказал: «Ваше Высокопреосвященство! Подумайте, какое страшное нарушение канонов сделал епископ Серафим! В могучей Италии, где находится центр великой Католической Церкви, где сам Святой Отец благословляет всех, где Вы, Ваше Высокопреосвященство, возглавляете комитет по христианскому единству, объединяя все конфессии, — и вдруг — появляется дьякон, может быть, даже не итальянец, а марокканец!…» И рассказал ему эпизод из практики знаменитого адвоката Кони: однажды, сидя в трактире с друзьями, он просматривал газеты и прочитал, что состоится суд над старухой из богадельни, которая украла чайник. Кони взялся ее защищать, заключив пари с друзьями, что решит этот процесс за полторы минуты. Речь свою он начал так: «Господа присяжные заседатели! Велика Россия. Прошли над ней орды монголов, — и она устояла. Пришел Наполеон Бонапарт с армией двенадцати языков — выстояла Россия. Старуха украла чайник — пропала Россия!» Суд присяжных оправдал старуху. Точно так же и здесь: влиятельнейший член кардинальского конклава — и ставит вопрос о том, что в каком–то маленьком городишке на севере Италии появился дьякон — причем даже не итальянец по рождению. «И не стыдно вам — думал я про себя, — сами–то как у нас шуруете со своими епископами и миссионерами! Какие после этого могут быть разговоры!»

Мне не раз приходилось бывать в Риме. Вспоминаю одну недавнюю конференцию. Все было понятно, все было очень хорошо. Потом была аудиенция у Папы. Говорили по комплексу вопросов, по которым у нас уже ведется разговор в последние десятилетия — прежде всего, о прозелитизме. <246> Мы дружески расстались, а через неделю последовал указ Папы о том, что на территории России образуются четыре новые католические епархии.

Был у меня пикантный момент, когда в Москву приехал генерал ордена иезуитов. На службе смотрю — подходит к Евангелию. Что ж, думаю — иди, ладно. Потом подходит ко мне под благословение. Что же — он — священник, я — епископ, я его благословляю. Целует руку — на, пожалуйста, целуй. Конечно, здесь девять десятых политики, но, встречаясь, мы в глотку друг другу не вцепляемся — просто отстаиваем позиции.

Однако на уровне личных контактов со многими католиками у меня сложились самые добрые отношения — например, с мэром Флоренции, коммунистом Ла Пира, который имел келью в монастыре святого Марка. Когда он умер, мы с кардиналом Че служили по нему панихиду, я привез православную икону, поставил к нему на могилу. Потом побывал в монастыре, где находятся знаменитые фрески Фра Анжелико. [112]

Во Франции, помимо Католической, есть еще Галликанская Церковь, от нее относительно независимая. В 40–е годы в этой Церкви была большая тяга к нам: они хотели принять Православие, сохранив свои обряды, но наши их тогда оттолкнули. По душе они люди очень хорошие, славные, но сами не знают, что им нужно: Православия они не понимают, хотя и католиками быть не желают. Они говорят, что хотят восстановить древнюю Церковь, но для нас это неприемлемо: либо надо быть православным, либо — будь чем хочешь. Но на личном уровне мы довольно много общались. Есть там такой епископ Герман — мы с ним иногда обмениваемся поздравлениями.

Лютеране сохраняют некоторые ценности Древней Церкви, в частности, литургию. Она у них проходит по–своему, <247> мы не можем принимать в ней участие — как и в католической, хотя лютеране пошли еще дальше католиков, но все–таки это литургия. Бывает очень пикантное положение, когда вы сидите в большом собрании, — положим, на стадионе, — и там, на зеленом лугу совершается богослужение, а затем по рядам пускают и кувшин с благословленным вином и глиняную чашу с облатками, которые сразу растворяются на языке (я попробовал одну, но неосвященную — купил в магазине, так что в их литургии я не участвовал): пресное тесто, соль, вода и мука, на ней штамп–крестик. Вы берете эту глиняную чашу, должны взять оттуда облатку и передать чашу соседу, а потом взять кувшин, который держит какой–то ассистент, — он наливает вам стаканчик, и вы должны выпить. Мы обычно сидим, вежливо кланяемся, и просим передать дальше.

Кроме того, они считают необходимой преемственность рукоположения. Ганса рукоположил Фридрих, Фридриха — Адольф, Адольфа — Роберт, и так далее. Они — так же как и католики, так же, как и мы — берегут свою духовную родословную.

У них есть прекрасно оборудованные больницы, так называемые хосписы, где ухаживают за безнадежно больными людьми. Отношение к семье, к браку у них очень высокое, — поэтому те связи, которые у нас сложились в прошлые десятилетия с лютеранской средой, не только бесконфликтны, но даже дружественны. Лютеране, так же как и мы, страдают от фундаменталистов — крайних сектантов, которые врываются в храмы, что–то проповедуют, разлагая дисциплину. Европа подвержена этому, может быть, в меньшей степени, чем Россия, но там они тоже есть.

Мы сейчас все находимся под гипнозом американской экономики, американской материальной культуры [113] , <248> американской агрессивной политики — будь она неладна! Но Америка — это излом мировоззрения эгоистического, разбойного — и библейского. Библия есть в каждом американском доме. На Библии клянется президент, без Библии ни один американец существовать не может. В каждой гостинице, в самом захудалом номере обязательно лежит Библия. [114] Всевозможные христианские и околохристианские, религиозные, псевдорелигиозные и просто социальные образования обязательно в обиходе имеют Библию. Собрание журналистов, с которым мне не раз приходилось общаться, начинает работу с «библейского часа». Правда, продолжается этот «час» минут семь–пятнадцать, но тем не менее называется именно «библейский час». Он распространен у всех протестантов и основан на популяризации библейских сюжетов. Помню, как–то мне пришлось видеть, как голландский пастор вел занятия, имея перед собой несколько <249> кукол, изображавших библейские персонажи, показом которых он сопровождал свой рассказ. Мне впервые вести такой библейский час пришлось в Германии. Я подготовился, прочитал все, что мог, но надо было чем–то привлечь аудиторию. Тогда я сказал: «Если бы Христос жил в наши дни, он, несомненно, набрал бы себе учеников из журналистов». Вижу, слушатели заинтересовались: почему? «Потому, — сказал я, — что журналисты имеют опыт коммуникации, а кроме того, Христос ведь всегда старался общаться с людьми самыми негодными и порочными». [115] И сразу я стал своим.