Проснулся я утром, смотрю возле дома стоят рослые тощие лошади, запряженные в зеленую военную повозку. К повозке привязана корова и еще одна лошадь под седлом. Сиденье на повозке все в крови. Видимо, и здесь дорогу бомбили. Ездовой погиб, а лошади шарахнулись в лес и мчались до тех пор, пока не запутались вожжами за дерево. Неизвестно, сколько они там простояли. Если бы не Евсеевич, так бы они и подохли в упряжке. А та, что под седлом, паслась возле них. Корова была стельная и сильно хромала на переднюю ногу, потому ее, наверное, и оставили при эвакуации.

С лошадьми дело пошло веселее. Евсеевич верхом объехал окрестные поля и на одном из полевых станов – вот здесь, сразу за горою – обнаружил целые вороха пшеницы, ячменя, овса… Видимо, наши не успели вывезти, а немцы еще не обнаружили. Запаслись мы зерном на всю зиму для себя и для скота. Евсеевич соорудил из двух плоских камней ручную мельницу, раздобыл где-то керосину. Соли-лизунца на кошаре было вдосталь. Родник рядом. В общем, мы могли жить, ни с кем не общаясь.

– Так и дождались своих, никем не замеченные? – спросил дядя Петя. – Интересно.

– Разве Евсеевич вам ничего не рассказывал об этом? – удивлялся капитан.

– Нет еще. Я ведь с ним работаю всего четырнадцатый день. Два из них он пробыл с тобой в Казачьем. До этого я работал на другой кошаре. Евсеевич собирается уходить на пенсию, а я буду вместо него за старшего. Пока присматриваюсь, что тут к чему.

– Незамеченными мы прожили здесь всего несколько дней, – продолжал рассказывать капитан. – Потом пошли немецкие обозы. Обозы шли по дороге, а верховые рыскали по степи в поисках сена, фуража, продуктов. Как-то в полдень заявились и к нам три непрошенных гостя: один офицер и два солдата. Офицер мог говорить по-русски. Обрадовались они такой находке. «Колхоз! Карашо!» – закричал офицер. Поймали они лучшую овцу, связали, вскинули солдату на седло и начал офицер ему по-немецки что-то приказывать. Видимо, чтобы тот пригнал сюда порожнюю подводу за баранами. Своих лошадей и быков с подводами Евсеевич, как только увидел обозы, успел отогнать за гору в Темный лес. Потом, подумав, офицер вернул солдата с овцой и заставил Евсеевича и солдат пропустить отару через «струнку». Сам стоит и считает: айн, цвайн, драйн… Всех пересчитал и, наверное, для круглого счета, пустил в отару и ту, что собирались увозить. Заполнил он какой-то лист с печатью и с фашисткой свастикой, вручил его Евсеевичу и говорит: «Теперь вся эта овец мой. Если продай хоть один – расстрелю. Если сохранишь вся, возьму тебя к себе работать. Скоро я здесь на Кубан получу земля». И так это сказал, будто нет большей чести, чем гнуть на него спину. С тем и уехали. Марковна в слезы. «Давай, Вася, бросим все и уедем куда—нибудь подальше. Убьют они нас!» Но Евсеевич настоял на своем: «Никуда мы отсюда не поедем. Его может быть скоро убьют наши. А бумага его нам еще пригодится». И действительно пригодилась. После к нам не раз приезжали немцы и полицаи с Казачьего. Как начнут «хозяйничать» Евсеевич покажет им ту бумагу – сразу на попятный. Видимо, тот офицер был кокою-то важной персоной, то ли герцог, то ли барон.

– А сам он, этот барон, не появлялся больше? – спросил дядя Петя.

– Как же, появился! Он здесь и остался. Вон за тем курганом их зарыли.

– Неужели Евсеевич его прихлопнул? Молодец! – похвалил дядя Петя. – Никогда бы не подумал, что он способен на такое. Спокойный мужик, кажется, и муху не обидит.

Мишка и Коля еще ближе подвинулись к капитану.

– Не забывайте о том, что шла война. А у нее свои законы: кто кого упредит. У Евсеевича на всякий случай была припасена винтовка и патроны. Но не он их убил. «Хозяин» тот прибыл на кошару за десять дней до прихода наших, а за две недели до него к нам пришли настоящие хозяева.

– Бывший председатель колхоза, что ли?

– Да нет, я и сам толком не знаю, кто они были. Наверное, партизаны. Помню, пришли они к нам ночью. Трое их было. Одеты в немецкую форму, а говорили по-русски. «Партизан!» – кричат на Евсеевича.

– Какой же я партизан, – говорит он и показывает им на ту бумагу. – Вот смотрите.

– Один из них прочел бумагу и перевел ее содержание остальным. Они пошептались между собой о чем-то, потом старший спрашивает:

– Вы что же из самой Германии гнали сюда хозяйских овец?

– Из какой там Германии! – вспылил Евсеевич. – Наши это колхозные овцы.

Он стал рассказывать о том, как ему, эвакуированному с Украины, поручили уход за отарой, как после неудавшейся эвакуации снова вернулся на свою кошару, как появился новый «хозяин» и вручил ему эту бумагу.

Ночные пришельцы, сидя на лавке, внимательно слушали его. А старший их при этом рассматривал фотографии, висевшие напротив него в одной застекленной рамке. До прихода немцев в этой рамке висел портрет Ленина. Знаешь, есть такой портрет неяркий, вроде карандашного наброска, но художнику удалось точно выразить неповторимо-прозорливый ленинский взгляд, с этакой лукавинкой, будто Ильич хочет сказать: «А что, буржуи, не вышло по-вашему!»

После возвращения из эвакуации, чтобы сохранить портрет, мы с Марковной закрыли его мелкими фотографиями из семейного альбома, разместив их за стеклом перед портретом.

– Кто это у вас там? – вдруг прервал Евсеевича старший, указывая на рамку.

– Родственники, – ответил Евсеевич, даже не взглянув на фотографии.

– А под фотографиями кто? Кто это выглядывает там?

Уж потом Евсеевич рассказывал: «Я как глянул на рамку – обмер от страха: одна фотография опустилась вниз и сквозь узкую щелку видны глаза Ильича. А его взгляд ни с чьим другим не спутаешь».

– Это портрет его дедушки, – ответила Марковна, указывая на мужа.

– А почему вы его прячете?

Старший переглянулся со своими и посоветовал:

– Поправьте фотографию, мне кажется, что этот дедушка не понравился вашему хозяину. Ну и что вы намерены делать дальше с отарой? – уже серьезно спросил он. – Ведь через 10—15 дней сюда придут советские войска.

– Буду делать то, что делал: сохранять овец, – вызывающе ответил Евсеевич. – Наши придут – спасибо скажут.

– Смелый ты мужик! – удивился старший. – Это для кого же, по твоему советские войска – наши?