Ива чуть не прыснула и увлекла широко распахнувшего чудные темные глаза эльфа в указанное помещение.

Утром Т’ьелх проснулся от поцелуев. Не открывая глаз, он притянул к себе возлюбленную, мимоходом отметив, что ему нравится такой способ пробуждения.

– Любимый, милый, солнышко, ты меня любишь? – через какое-то время промурлыкала травница.

Эльф улыбнулся и, повернувшись, заглянул в карие очи:

– Что ты хочешь, котенок?

– Ну…

– Говори, милая, не мнись.

– Ну на пару дней остаться… Только не злись…

– Зачем? – хмуро спросил он.

– Понимаешь, Ямига сказала мне, что тут растет зарецвет, она даже знает где. А мне он так нужен! Но его положено высушить обязательно в строго определенных условиях, а срывать только на закате. Любовь моя, мне так необходимо пополнить запас! И других травок тоже! Солнышко, солнышко, пойми, это для меня жизненно необходимо! Ну милый…

– О звезды! – прошептал эльф, зарываясь в шелковые волосы, лишь бы не видеть эти умоляющие глаза, которые творили с ним, что хотели. – Связался на свою голову с ведьмой!

– Значит, да?!

– Да! Да, конечно…

– Ой, милый, дай я тебя поцелую!.. Слушай, а ты мне так и не рассказал, что тебе сказал Элевиэль? Он узнал что-нибудь про амулет?

Т’ьелх вздохнул:

– Нет, ничего. Но он привез мне много бумаг из большого архива кошек. Будешь смеяться – увели из-под самого носа у Анкела.

– Может, поэтому на них и напали?

– Да нет, не думаю. Там такая крученая операция получилась, что и звезды не разберутся. Да и документы к Элевиэлю, как он ни пыжится, попали по большей части случайно. Он и сам толком не знает, что там. Как раз, пока ты будешь со своими травками возиться, посижу почитаю. А знаешь, забавно все-таки. Вот кошки – вредные, ехидные, хитрые, шпионы, воры, наемные убийцы, отравители, а все равно их любят больше, чем Анкела, – мага, которому единственному удалось их прищучить.

Ива с хозяйкой чуть ли не вприпрыжку убежали на поиски своих любимых травок, а Т’ьелх уселся за добытые с таким трудом бумаги. Нельзя сказать, что подборка оказалась слишком уж увлекательной, хотя парочку документов темный эльф спрятал с особенной тщательностью.

Сидя на удобном крылечке, он услышал скрип, который мог возникнуть, только когда кто-то пытается встать с кровати. Т’ьелх поднялся и вошел в комнату. На него смотрели темные глаза, в сумраке помещения показавшиеся ему круглыми и горящими угольками.

– Лежи. Тебе нельзя вставать, – произнес он.

– Пить хочу, – прошептали губы случайной знакомой.

Эльф взял чистую чашку со стола, погрузил ее в бочку с колодезной водой, стоявшую у печи, и подал девушке. Все это время она пристально следила за его движениями, оставив у него странное ощущение – что-то среднее между неприязнью и интересом.

Пока она жадно пила, он так же внимательно рассматривал ее. Бледное из-за ранения лицо словно светилось в полумраке. Волосы весьма выгодно подчеркивали его изысканную белизну и лихорадочный блеск темных глаз. Нельзя сказать, что она была красавица, но в ней было то, чего нет у многих красавиц – какая-то животная сексуальность, какая обещает остроту наслаждения и почти болезненную страсть, но не сулит ни нежности, ни теплоты. Когда-то это влекло эльфа и дурманило голову. Когда-то это было одной из многих причин, побудивших его искать счастья и наслаждений за пределами родного леса. Но годы прошли, и новизна ощущений притупилась, заставив искать другие удовольствия – и в чем-то ином.

Девушка видела его взгляд и нисколько не смутилась. Отодвинув кружку от лица и откинув мешающую темную прядь, она дерзко посмотрела на него:

– Что, нравится?

– Ничего, – пожал плечами эльф.

Катерина передернула плечами, поморщившись от боли в плече.

– В другой ситуации, – промолвила она, явно намекая на ранение, – никуда ты бы не делся.

Т’ьелх еще раз осмотрел тонкую гибкую фигуру, резкие черты лица.

– В другой ситуации сама бы никуда не делась.

И вышел, мгновенно забыв о разговоре.

Так минули и этот и следующий день.

Теплый вечер пришел на смену ясному, щедрому на жару дню. Цокотали в траве кузнечики. В вышине о чем-то своем разговаривали деревья. Средь веток пробирался ветер. Молодой месяц услужливо высвечивал полянку перед избушкой. Обе знахарки и эльф сидели за грубо тесанным столом, по причине дивного вечера вынесенным из-под навеса, где он обычно коротал дни. В лампадке горел огонек, а вся троица азартно резалась в карты. Регулярно не везло Иве и Т’ьелху, на что Ямига полуехидно, полууспокаивающе высказывалась в ключе вековой мудрости: не везет в картах, повезет в любви. Они же переглядывались и утверждались в правдивости старой истины. Так что игра проходила весело, прерываемая разве что взрывами хохота.

В один из таких моментов эльф резко развернулся, заставив Ямигу схватиться за длинный нож, а Иву за флакончик с чихательным порошком. Причиной всеобщего переполоха оказалась их пациентка, первый раз самостоятельно поднявшаяся с постели, более того, дошедшая до двери.

В данный момент она, бледная, словно призрак, стояла, прислонившись к косяку двери. Взгляд ее был устремлен куда-то вдаль. Ива и Т’ьелх кинулись к девушке, но она остановила их одним вопросом. Он был задан таким голосом, словно от ответа зависела ее жизнь: