Я говорю своим ученикам: вы должны вкладывать в работу три вещи. Первая – это усердие, вторая – любовь, а третья – страдание.

Занимаясь проектом, я нахожусь в тревоге. И это хорошо, ведь тревога может быть методом. Сначала вы впадаете в это состояние, потом, работая, побеждаете его, а в конце ищете пути избавления от своих сомнений.

В течение долгого времени Фридрих Ахляйтнер [1] раздумывал, кем стать: поэтом или архитектором? – а затем обрил голову, надел соломенную шляпу и заявил, что он поэт. И добавил, что должен выбрать одно из двух: архитектура или литература. Я сказал ему: «Вы могли бы заниматься архитектурой и литературой одновременно». Несколько лет спустя он принял именно такое решение.

Изучив изобразительное искусство, а затем и архитектуру, я никогда не думала о своей «чистой» роли профессионального архитектора или художницы. Я нашла что-то вроде золотой середины, «загрязненной» со всех сторон.

Многие архитекторы в действительности не разбираются в конструкции собственных моделей, так же как большинство людей не разбирается в собственных стереотипах. Мы находим это чрезвычайно интересным: архитектура вдруг оказывается очень близка к психологии.

Мне всегда казалось, что самое главное – найти способ выйти за рамки эстетического сознания, которые меня тяготят.

Красота – результат прекрасной формы и соответствия целого частям, частей между собой и также частей целому, ведь здания, подобно красивому человеческому телу, не должны иметь ничего лишнего, все в них должно быть пропорционально и уместно.

Я не проектирую изящные здания – я их не люблю. Мне нравится архитектура, в которой есть что-то грубое, жизненное, земное. Не нужно делать бетон идеально гладким, красить или полировать его. Если учесть игру света до того, как здание будет построено, можно добиться изменения цвета и внешнего вида бетона с помощью одного только дневного света.

В ИСТИННОЙ АРХИТЕКТУРЕ ДАЖЕ МЕЛЬЧАЙШИЕ ДЕТАЛИ ДОЛЖНЫ ИМЕТЬ СВОЕ НАЗНАЧЕНИЕ ИЛИ СЛУЖИТЬ КАКОЙ-ЛИБО ЦЕЛИ.

Помните, что самые красивые вещи в мире одновременно и самые бесполезные, как, например, павлины или лилии.

Я не хочу обнажать архитектуру, я хочу обогатить ее, добавив к ней новые слои. В сущности, это похоже на готический собор, в котором орнамент образует единое целое со всей конструкцией.

Я всегда стремлюсь убрать все лишнее – но не до такой степени, чтобы вещи потеряли свое лицо, а так, чтобы оставалось именно то количество слов или форм, которое необходимо, чтобы передать главное. Мне нравится редактировать.

МЕНЬШЕ ЗНАЧИТ БОЛЬШЕ.

МЕНЬШЕ ЗНАЧИТ СКУЧНЕЕ.

У белого цвета есть одно характерное качество – он всем нам нравится.

Орнамент был, есть и будет полихромным. В природе не существует ни одного монохромного объекта, полностью однородного по цвету. Такого объекта нет ни в мире растений, ни в геологии, ни в топографии, ни в животном царстве. Всегда, в большей или меньшей степени, проявляется цветовой контраст, и поэтому мы должны, полностью или частично, придавать окраску каждому архитектурному элементу.

Я всегда стараюсь мыслить в кривых линиях.

Работник, который изготавливает обручи, изгибая древесину, подает великим людям этой земли важнейшую мысль и учит их, что нет ничего такого, чем можно было бы пренебречь во имя высоких идей. Ведь разве мастерская самого мироздания не вписана в круг?

Форма всегда следует за функцией.

Форма следует за формой, а не за функцией.

В те времена, когда было придумано выражение «форма следует за функцией», здание просто планомерно возводилось в пространстве. Сегодня важно учитывать много других вещей: внешние условия, затраты, время, качественные аспекты. Это совсем другие процессы, ничуть не похожие на следование формы за функцией.

«Форма следует за прибылью» – вот эстетический принцип нашего времени.