– Я, Вера, столько женских тел на курсе в мастерской написал, – Константин серьёзен, – что отлично знаю, какая женская фигура сколько ст'oит, в прямом и переносном смысле. Вы ст'oите дорого.

– Вы что, покупать меня собрались? – я в образе пацанёнка, мне задираться положено по роли.

– Нет, покупать я вас не стану, – говорит Константин Завьялов-Корбюзье, – потому что шедевры принадлежат народу.

– Если вы про меня, – говорю, – то я никому не принадлежу, живу, как говорится, сама по себе.

– Вера, снимите каску, – просит Константин и протягивает к каске руку.

А рука у него гладкая и крепкая. И пахнет остро и свежо. Кофе с можжевельником. Отбиваться от этой руки нет никаких сил. Я стою и нюхаю его волнующий запах.

Константин стягивает с меня каску и застывает на месте.

– Вера, какая прелестная прическа.

– Обычная, – а сама осторожно поправляю рукой волосы, – просто решила к зиме покороче.

– А с чего вдруг к зиме? – Константин смотрит на меня понимающим умным взглядом. Господи, как ножом душу режет.

– Для разнообразия, – говорю я и краснею. Не умею врать. Или не хочу?

– А давайте сходим с вами в боулинг-клуб, – предлагает Константин, – поиграем, перекусим, поболтаем.

Я быстро ополаскиваюсь, переодеваюсь и выхожу к Константину в шифоновом темно-синем платье в белый горох. Платье фалдит и нежно гладит мои ноги в белых босоножках с ремешком на щиколотке.

– С ума сойти, – шепчет Константин, и мы идем в боулинг-клуб.

Платье у меня не длинное, я стесняюсь наклоняться, и поэтому учёба катать шары идёт туго. Краем глаза я замечаю повернутые ко мне головы окружающих мужчин. Господи, ну чего они уставились? В зале нет ни одной женщины в платье, все женщины в брюках. А я не люблю брюки, мне, если честно, малярские штаны на работе до чёртиков надоели.

Потом, после игры, мы ели суши и пили сладкое вино, похожее на сливовый сироп. Суши – это подсохшие бутерброды из риса, а начинка может быть любая, но обязательно из морепродуктов. Суши мне понравились, потому что это не еда, а финтифлюшки. Мне приятно, что Константин такой мастер финтифлюшек. Это так здорово, я просто купаюсь в белом, как рисовая мука, облаке счастья.

Константин расплачивается и провожает меня до трамвайной остановки. Он хочет до моего дома, но я не хочу. Я не хочу, чтобы он видел мою строительную общагу, сегодня я хочу быть индивидуальностью, а не членом штукатурной бригады.

Мы стоим на трамвайной остановке и целуемся. Сто лет не целовалась. А целуется Константин сдержанно, без дурацких слюней и хамского языка. Он тихо касается моих щек своими прохладными губами, и мы словно шепчемся, а не целуемся. Это так интеллигентно, что я просто таю. И свои руки он ниже моих плеч не опускает, не хватается, как другие.

– Смотри, звезда летит, – говорит Константин.

Я поднимаю лицо, и он целует меня в губы. Я не отталкиваю его. Я ему верю. Константин обнимает меня за плечи и ведёт по тёмному бульвару. Мы опускаемся на широкую прохладную лавку с изогнутой спинкой, и Константин осыпает меня поцелуями, словно забрасывает цветами. Я окончательно теряю голову и уже не понимаю, что допустимо, а что категорически нельзя. Пахнет скошенной травой, и я легко улетучиваюсь в свою далекую молодость, когда в огромном стогу сена целовалась с деревенскими парнями. Только целовалась, и больше ничего. Чтобы не влюбиться, я приходила к стогу сена каждый раз с другим кавалером. Они дрались в кровь, а потом целовали меня распухшими от драк и поцелуев губами. Это было последнее мое лето между окончанием училища и работой в бригаде. А потом стог подожгли, и никто не знал, кто это сделал. Но сделал тот, кому досталось мало моих поцелуев. А мне не было жалко, мне было смешно, и пора было уезжать в новую неизвестную жизнь. Прошло много лет, но воспоминание об этом засело в моей памяти, в моих губах и пальцах. И сейчас ожило и отдалось Константину.

Мы встречались с ним три недели.

– Ты похожа на счастливого ангелочка, – говорил мне Константин, снова и снова подхватывая меня на руки. – Ты летишь, летишь.

– Я лечу, – я смеялась, ощущая за спиной настоящие крылья. Фантазёрка.

Мы ездили за город, катались на лодке, пили кофе на открытой веранде кафе, скакали на лошадях. И некому было сжечь тот стог, чтобы остановить нашу сумасшедшую любовь.

– Я украшу банковский особняк счастливым ангелочком, похожим на тебя, – Константин целовал мои закрытые глаза и нежно гладил грудь. Мы лежали на огромной кровати в доме Константина. Мы растопили камин и пили коньяк. Нам было жарко, и мы лежали голые.

– Завтра возвращается из отпуска моя жена, – сказал Константин и стал протирать очки-пенсне кусочком бархата. – Нам придётся расстаться, Верочка.

– То есть как? – я легкомысленно скакала по его библиотеке в сорочке и с голыми ногами. Константин любил мои ноги. Особенно он любил разглядывать меня босую.

– У тебя чудесные маленькие ножки, – Константин надел пенсне на узкий нос с горбинкой. – Но согласись, я не могу продолжать отношения с любовницей в присутствии жены. Это непорядочно, она мне доверяет, и я не хочу её обманывать.

– А кто твоя жена? – спросила я, чтобы что-нибудь сказать, а не молчать.

– Нарышкина-Лопухина, – сказал Константин, – древний дворянский род, очень благородные люди.

Я стала одеваться. Ходила и искала колготки, юбку, босоножки. Это было унизительно.

– Ты куда? – удивился Константин. – Жена прилетит только завтра, сегодня у них приём в Баден-Бадене.

– У меня дела…

Меня колотило, зубы стучали. Я не хотела плакать при Константине. Я не могла застегнуть собственную юбку. Пришлось просить Константина. Он ловко задернул молнию и обнял меня сзади, подержал мою грудь горячими ладонями. Я вырвалась и молча ушла.