– Чего, это он? – спросил новенький Пашу, прибираясь после потасовки в опустевшей камере.

– Безнадега, – задумчиво произнес старый зек, – безнадега…

В одной из камер в самом конце тюремного коридора послышалась возня, а затем глухой стук упавшего на пол человеческого тела. В здании следственного изолятора, в особенности ночью, держалась изумительная акустика. Построенная по высочайшему указу Екатерины Великой, тюрьма привычно передавала любой шорох, кряхтение, покашливание, даже топоток мышки, спешащей по своим мышиным делам вдоль камер. Трое дюжих прапорщиков, бросив игру в карты, кинулись на шум, выяснять, что произошло в одной из дальних от поста камер. Курсант Александр Карманов остался на посту у железного откидного столика со строгим наказом старших товарищей по дежурству засыпать пригоршню чая в банку с кипятком.

Вода закипела, забулькала в банке. Края литровой емкости запотели. Знатная порция заварки, всыпанная курсантом в стеклянный сосуд, стала быстро набухать. Ответственного за чай взяло сомнение, не многовато ли заварки для одного разового чаепития, но согласно инструкции уже седовласых, повидавших жизнь прапоров выходило, что почти половина двухсотграммовой пачки на литровую банку это то, что надо для «купца». С их слов, зековский крепкий «чифер» они не употребляли. Минуты через две Карманов приоткрыл крышку, вдохнув аромат густого чаища. Его судорожно передернуло, тряхнуло и зашатало до головокружения. «Какой же тогда „чифер“, – подумал курсант, – если эта черного цвета вязкая жидкость уже гремучая смесь?!»

Вернулись прапорщики, шибко раздосадованные тем, что зек, непомерно юркий старикан, просто-напросто сам в четвертый раз упал во сне со второго яруса нар, а не был скинут своими сокамерниками. И прапора не возымели на сей раз причину, чтобы заставить нарушителей внутреннего тюремного распорядка проделать несколько упражнений дисциплинарной профилактической физкультуры: поотжиматься, поприседать, словом, скоротать часок-другой своей что-то сегодня обыденно проходящей ночной смены. Все присутствующие, кроме Карманова, струхнувшего проводить опыты над своим не столь многоопытным желудком, сели пить «купца» вприкуску с карамельками. Оценив по достоинству индийское чайное производство, продолжили они карточные баталии. Курсанта прапорщики не стеснялись, то ли безоговорочно приняв в свои ряды, то ли пока не сочтя его достаточно важной персоной. Скорее всего, второй вариант был наиболее верным. Дежурного майора Валентина Валентиновича они, правда, побаивались, но за глаза над ним подсмеивались, называли его «Валет Валетычем», и не могли простить ему сегодня соленых окуней Карманова, которых майор оставил себе на ужин. Рыбешка, со слов курсанта, была чуток пересолена, однако, дело было не в самой рыбе, а в принципе: человек в свое последнее дежурство или вернее в последний день практики угощал всю смену. Килограммов на шесть пакет красивых красноперых рыбин остался в дежурке «под присмотром» дежурного и «пультерши» Валентины Степановны.

– Валентиныч, хоть по рыбке на каждого… не беспредельничай, – гурьбой насели на майора перед заступлением на дежурство прапора.

– А в корпус таскать пакеты с едой запрещено, – едко изрек, как отрезал, Валентиныч. – Кто здесь начальник, в конце концов? Я.

Его светлые глаза, точно выцветшие на летнем солнце, обычно не выражавшие головоломных мыслей, сейчас светились ярким пламенем в предвкушении отпробовать знатных на вид окуней.

На посту разобиженные прапорщики понемногу подуспокоились. И за картишками и чайком уже рассказывали по очереди байки про приведения, что время от времени бродят в стародавнем арестантском одеянии по коридорам древней тюрьмы, гремя кандалами и железными тяжелыми цепями. Прапора перемигивались между собой, когда недозрелый курсант Карманов, открыв рот и вытаращив глаза, слушал жуткие истории с упоением, даже некоторым восхищением бывалостью рассказчиков, точно в экстазе от приобщения к великой тайне для избранных.

В перерывах между повествованиями они понуждали курсанта пройтись по корпусу и посмотреть в глазки всех камер, убедится, все ли в порядке. Служба есть служба, а молодому практиканту полезно на собственной шкуре хлебнуть прапорщицкой службы, пока он еще не офицер.

На этаже, где базировались прапорщики, Александр Карманов обходил все камеры честно, а в подвале и на верхнем посту только там, где было, как правило, светло, в ночные дежурства обыкновенно половину лампочек в коридорах выключали. «Экономят, – негодовал курсант, заглядывая в очередной „глазок“, – а я страдай тут неповинно». Но зеки спокойно спали, а жуткие приведения, которых выглядывал по особо мрачным углам Карманов, тоже пока не объявлялись. Он спешно проверял людей по списку, визуально считая по спальным местам. Если иногда кого-то не хватало. Карманов стучал по двери, и быстро спрашивал:

– Эй, ты где?

Иногда от неизвестно откуда нахлынувшей приступообразно жути, даже не дожидаясь из камеры ответа, быстроного убегал.

Вдруг короткие волосы на круглой курсантской голове вроде зашевелились и, как ему почудилось, словно немного вздыбились. Из дальнего, самого темного, не освещенного коридора кто-то звал курсанта по имени: «Саня… Саня…». Александр отскочил от камеры. «Черт с ними, с этими зеками, куда они отсюда из-под замков подеваются, а вот ему, похоже, уже надо теперь успевать свою душу спасать». Он снова прислушался. Тихо. Возможно, что показалось? Но, может быть, и нет. Саня, кое-как осиливая телесную вибрацию, прощупывал ушами тюремную атмосферу.

– Саня… Саня… – кто-то надрывно звал его плачущим замогильным голосом из того же коридора. Саня в умножившемся душевном трепете бросился бежать на пост к прапорщикам. Бледный, как известковая поверхность стены, курсант, запыхавшись, выбежал на свет, где недавно восседали прапорщики. Но на посту никого не было.

– Может, кто-то из товарищей прапорщиков сейчас его звал, может, даже просил о помощи, – приспела в его одуревшую от испытанного страха голову мысль. Но, вспомнив своих дюжих, как на подбор, соратников, их холеные сытые лица, высоченный рост, здоровущие ручища всех троих, он рассудил, что они сами кого угодно могут обидеть. Однако, мучимый сомнениями, Карманов все же пошел искать исчезнувших враз сослуживцев по коридорам, соблюдая прежний принцип – искать и быстро продвигаться только там, где есть свет.

Нашел Карманов прапорщиков довольно быстро. Те, открыв камеру, привязывали не в меру расшалившегося шустрого дедка к нижнему ярусу нар простыней. Остальные пятеро зеков по струнке стояли по стойке «смирно» у окна камеры. Верховодивший в камере лысый мужичок беспрестанно клялся не пускать впредь падающего периодически старикана на верхний ярус тюремных нар, уступив дедушке свое блатное место.

Закончив разбирательства с зеками, прапорщики переключили свое драгоценное внимание вновь на стажера-курсанта. Им, это было явно очевидно, очень понравился бледненький цвет его лица и сбивчивый откровенный рассказ о диковинных голосах в темном коридоре. Якобы сочувствуя курсанту, они отправили беднягу в дежурку за окунями. Пора и честь знать Валету с Валькой, решили они, курсантская рыбка принадлежит всей смене, а значит и прапорам в определенной доле. Дали ключ проходной Саньку, присовокупили вдобавок к нему советы и наставления, как себя вести понаглее в процессе переговоров с дежурным, и отправили в путь, «благославя» дружеской рекомендацией – без окуней не возвращаться. Сами же, еле сдержавшись до ухода стажера, ржали до слез и коликов в животах, минут двадцать, увеселяясь разыгранной ими сценой с леденящими душу стонами и призывами предполагаемых тюремных призраков из другого входа со стороны пищеблока, не известной доселе Саньку потаенной тюремной акустики.. Хотя единодушно признали они, отдавая ему должное, что по сравнению с предыдущими стажерами, Санек держался куда храбрее.