Шрифт:
Забилось, задергалось правое веко. Лернер перемог, не стал давить его пальцем. Спокойствие, спокойствие. Он сосредоточился на стакане кефира. Кефир был сегодняшний, жидкий, разумеется, но свежий. Он отпил чуть-чуть, потом полез в карман за сахарином. Единственно, в чем оказался прав правый левый Аксельрод - кефир заполонил мир. У Аксельрода, надо отдать должное, кефир был жирнее. Буржуазней.
– Салют, камрад!
– Макдональд, из Британской секции, пристроился напротив.
– Как жизнь? Что нового?
– Новое - это плохо забытое старое, - вслед за Макдональдом сел и Лурье, давний, еще по Парижу, знакомец.
– Сообщают, Шауманна взяли.
– Информации пока не поступало, - Лернер говорил отстранено: спокойствие, зыбкое, непрочное, следовало беречь. Спокойствие!
– Чей он агент? Русский, французский или британский?
– Лурье провоцировал грубо и неискусно. Как всегда.
– Ну откуда мне знать?
– Лернер размешивал сахарин, и звон ложечки напомнил почему-то катание в санях по реке на крещение: едешь, едешь, веселишься, розовый от жгучего мороза и - бултых в иордань!
– Владимир Ильич у нас великий скромник, - Макдональд говорил без иронии, серьезно.
– Нужно надеяться, вы опять возглавите секцию.
– Не знаю, не знаю. Годы. Хватает перспективных, молодых, - а сердце застучало радостно: Макдональд мог быть в курсе назначений. Определенно, мог!
– Молодых много, но это их единственное достоинство, - Лурье метал свой тусклый бисер, демонстрируя живость галльского ума, - а у старости достоинств много, а недостаток всего один.
– Какой?
– слащеный кефир, право, превосходен.
– Она, в конце концов, тоже проходит. Заношенные остроты сегодня не раздражали. Лернер усмехнулся: Лурье был на пятнадцать лет старше его. Скоро восемьдесят, а стойкости не теряет. Очень старая гвардия.
Звонок с перерыва, резкий, пронзительный, застал его у входа в Русский зал. Он сел за свое место - свое сегодняшнее место, - и продолжил работу над письмом. Передача пойдет через шесть дней, но он никогда не откладывал дела напоследок. Иначе ничего и не сделаешь.
– Владимир Ильич! Из секретариата передали: Лев Давидович назначает вам явиться в шестнадцать сорок пять!
– громко, через весь зал сообщила Розочка.
Не таясь, Лернер улыбнулся - весело, заразительно, и все вокруг отразили, вернули улыбку, кто натужно, завистливо, а кто и искренне.
Писалось легко, полно, как в лучшие дни, буквы лепились в дикую вязь, приходилось черкать, выписывать заново и спешить, спешить вдогонку мысли.
Шестнадцать сорок пять!
7
Константин хотел нести сундучок сам, но Ипатыч не дал: он вцепился в ручку, и видно было - отстранить его от службы значило обидеть смертельно. Ничего, сундучок не тяжелый. Не очень тяжелый. Уложено все с расчетом, чтобы не побилось на наших дорогах нашими дураками.
Ипатыч шагал впереди, потихоньку скашиваясь в сторону ноши, усилием распрямлялся и продолжал бодро бормотать, что-де вот он службу знает, когда еще старый принц переезжали, тогда таскал такие ноши, что волжские грузчики поспеть не могли, а отец его однажды с возу свалился по пьяному делу, так потом обоз догонял версту с шестипудовым кулем на горбу, и догнал, а ныне разве ноша, шляпные коробки да картонки.
Войдя во дворец, он примолк, шел торжественно, парадно, умудрился ввести Константина в кабинет с объявлением, смазанным, впрочем, кашлем, устал-таки старик, старый конь, усадьба старых коней. А весной пахать.
Принц за год изменился не сильно. Показаться могло, что года для него и не было, чуть больше седины разве. Встретил, как обычно, приветливо-сдержанно. После обязательных расспросов указал на сундучок.
– Это то, о чем я просил?
– Да, дядя, - Константин отпер ключиком замок, откинул крышку.
– Образец номер семнадцать, тот самый. Не знаю, правда, насколько он будет тебе хорош, мы им недовольны.
– Что так?
– Петр Александрович перебирал бутылочки темного стекла, специально обернутые сначала черной бумагою, а потом и фольгой, блестящей, словно елочные сокровища.
– Непостоянные результаты. Иной раз отлично выходит, иной такое получается, что ни в какие ворота не лезет.
– Расскажи поподробнее, - принц отставил бутылочки, внимательно посмотрел на Константина. Глаза ясные, никаких следов помешательства. Пустые сплетни.
– Ночная фотосъемка - идея фикс наших военных. Заказ большой, миллионный, и получить его заманчиво. Помимо нас, еще минимум четыре лаборатории борются за него. Савин, вы его знаете, предложил не только чувствительность эмульсии повышать, а изменить диапазон воспринимаемых лучей. Обычные эмульсии лучше всего отзываются на синие лучи, даже ультрафиолетовые, на зеленые слабее, а желтые, и особенно, красные вообще не воспринимают. Поэтому вы, дядя, пользуетесь красным фонарем в лаборатории без риска испортить пластинку.