Утром я доложил о пленном капралу. Капрал посчитал этого бирманца бесполезным и приказал расстрелять его.

Дождавшись темноты, я повёл пленника к тому месту, где накануне у нас случилась стычка. И снова я увидел что-то странное в его глазах. Наверно, он осознавал свою участь. Но взгляд его выражал не страх перед смертью.

Дойдя до колодца, я развязал бирманцу руки. Он был очень удивлён. Знаешь, о чём жалел я в тот момент? О том, что не знаю его языка и не могу спросить, что значат тоска и боль в его глазах…

Опустив ружьё, я сел на траву. Удивлённый бирманец последовал моему примеру. «А может, всё же удастся спросить?» – промелькнула в моей голове мысль.

Я указал на свои глаза, а потом – на его, не надеясь, что мой вопрос в форме жеста будет понят. Но, к моему удивлению, пленник вдруг улыбнулся и приложил руку к груди – туда, где сердце. И тогда я понял…

Не о своей жизни грустил он, понимая накануне, что я вот-вот спущу курок.

Бирманец улыбнулся и указал пальцем на яркую луну в небе над нами, а затем – на свои глаза.

«Её взгляд прекрасен, как свет луны», – промелькнуло в моей голове…

Пленник аккуратно коснулся зелёной травы, а потом провёл рукой по своему предплечью.

«Её кожа нежна, как молодая трава», – подумал я…

Бирманец закрыл глаза, опустил голову и крепко прижал к груди смуглую ладонь.

«И моё сердце навсегда принадлежит только ей одной». Я понял это так ясно, как будто он сам сказал это…

Бирманец снова смотрел на меня, и теперь в его взгляде не было страха. Я раскинул руки, а потом указал в сторону, откуда он пришёл накануне со своими товарищами.

Пленник снова приложил правую кисть к груди, а потом указал туда же.

«Она там, откуда я пришёл. Она ждёт меня».

Он улыбнулся, а потом, похлопав по груди себя, указал пальцем на моё сердце. Задав этот немой вопрос, он наклонил голову, ожидая ответа. Я приложил руку к сердцу, а потом указал в сторону океана… Туда, где где-то очень далеко меня ждёшь ты, моя милая Мэри… Бирманец улыбнулся очень радостно, закивал. Невероятно, но он понял… Он понял всё.

Вспомнив о приказе, я уже понимал, что не смогу убить этого человека. Человека, который любит.

Я знал, что никому не будет дела до этого бирманца, что никто не проверит, убил ли я его или нет.

Я отпустил его.

Странное чувство, Мэри. Вынужденные общаться лишь жестами, мы и не чувствовали необходимости что-то говорить друг другу на словах. Он оставил кого-то там, на севере, и тот страх в его глазах, когда я чуть не выстрелил, был страхом больше никогда не встретиться с той, кто ему дорог. Это так знакомо мне, моя милая леди…»

Бирма

Солнце медленно двигалось к закату, освещая небольшую рыбацкую деревушку в пятидесяти шагах от берега Иравади. У одной из простых хижин на плетёной циновке сидел мальчик лет десяти. Коротко стриженые волосы выдавали в нём начинающего послушника буддийского монастыря. Мальчик был поглощён делом. В руке он держал небольшой нож и продолговатую деревянную заготовку. Куску дерева, по замыслу молодого мастера, предстояло стать дудочкой. Бо Сан – так звали мальчика – загорелся желанием приобрести чудесный музыкальный инструмент, когда увидел такую дудочку у монаха по имени Чан До. Звуки, издаваемые простой полой палочкой с несколькими отверстиями, когда на ней играл Чан До, были настолько прекрасны, что даже птицы отвечали на них своими трелями.

Поражённый Бо Сан спросил у монаха:

– Скажи, где можно достать такую дудочку?

Монах улыбнулся и указал на ближайшее дерево:

– Да вот же их сколько. Бери любую.

Мальчик недоумённо взглянул на Чан До:

– Где же? Я вижу только дерево…

– Каждая из ветвей дерева – дудочка. Приглядись…

И вот уже неделю юный Бо Сан часами сидел с ножиком в руке, пытаясь превратить простую ветку в источник музыки.

«Ничего не получается, – с досадой думал мальчик. – Вот если бы Тан был здесь, он бы помог мне! И зачем он ушёл? Я скучаю по нему. Как здорово мы с ним рыбачили… Да и сестра скучает…»

Бо Сан вздохнул и посмотрел в сторону реки. У причала, кроме рыбацких лодок, стояли две большие баржи, приплывшие с юга.

«На такой же барже Тан уплыл вниз по течению», – с грустью вспомнил мальчик о парне, жившем в хижине по соседству. Тан, восемнадцатилетний послушник при монастыре, был его другом и другом его сестры Тин Лу. Десятилетний Бо Сан учился в монастыре грамоте. Иногда Тан и Бо Сан читали древние тексты вместе. Мальчик привязался к старшему товарищу и очень не хотел, чтобы Тан становился монахом. «Женись на моей сестре! – однажды сказал мальчик молодому послушнику. – Тин Лу очень добрая и заботливая». «Всё очень сложно, мой друг, – задумчиво ответил тогда Тан. – Ты знаешь: я должен стать монахом».

Бо Сан был очень расстроен. Потому что видел, как его сестра смотрит на Тана при встрече, а однажды услышал, как ночью она шептала его имя и плакала…

И вот четыре месяца назад, когда с юга пришла новость о том, что англичане, уже захватившие соседнюю Индию, начали войну на юге и хотят завладеть прибрежным городом Янгоном, Тан решил отправиться на юг и воевать против англичан. Бо Сан вспомнил, как таким же солнечным вечером его друг о чём-то разговаривал с Тин Лу на причале, а потом, махнув рукой, запрыгнул на баржу и уплыл вниз по Иравади, на юг. Туда, где война.