1. Я сержусь из-за того, что католическая церковь отказалась от латыни.

2. Я сержусь из-за того, что в нашей церкви включают неудачные песни.

3. Я сержусь из-за того, что закрылся магазин сладостей.

4. Я сержусь из-за того, что сестра поссорилась с братом.

Написав некоторое количество пунктов, вы заметите назойливый вопрос, возникающий в голове: «Что можно с этим сделать?» Обычно он выскакивает, как поджаренный хлеб из тостера. Нам не нравится быть жертвами гнева, и поэтому мы интуитивно ищем позитивные решения. Записывайте их сразу же, как они приходят. В конце упражнения у вас будет негативный список из 50 пунктов и позитивный список из некоторого количества дел. Выполните их, используя запасы гнева в качестве топлива.

Художник – картограф, он наносит на карту мир. И внутренний мир, и внешний – каким видит его. Иногда мир кажется странным. Иногда наши карты отвергают – считают их нереалистичными, искаженными или неприятными. Магеллан отправился в плавание с картами, по большей части основанными на предположениях, и мы, художники, всегда строим предположения, основываясь на том, что видим и «знаем».

Великие произведения искусства фокусируют внимание огромной аудитории на новых проблемах. В «Гроздьях гнева» [10] показана Великая депрессия. «Полет над гнездом кукушки» [11] отражает ужас демократического общества перед порочными институтами. Все авторы романов стремятся рассказать что-то новое. Любое произведение искусства, известное и неизвестное, – это попытка нанести на карту территорию души.

Позвольте повторить: мы, художники, – картографы. Мы изображаем мир, исходя из своего опыта, и изображаем сам опыт, территорию, которую освоили и с которой хотим познакомить других. Видение автора романа или музыкального произведения может опережать время, не совпадая с общепринятыми картами. Поэтому художникам нужно обладать смелостью и даже героизмом, фиксируя то, что они видят и слышат.

В начале своей карьеры Бетховен пользовался всеобщим признанием и любовью. Его произведения исполнялись повсеместно и принимались очень хорошо. За ним признавали огромный творческий дар. Жизнь была безоблачной, перспективы – блестящими. Но с течением времени отношение к творчеству Бетховена менялось. Новые произведения композитора казались публике менее понятными, слишком абстрактными и требующими от слушателей больших усилий. По мере развития его личной битвы с прогрессирующей глухотой углублялась его изоляция, и он все сильнее погружался в мучительную депрессию, граничащую с суицидальной. Он оказался в когтях дилеммы: его призванием было писать музыку, но талант музыканта ставила под сомнение публика, не принимавшая его произведения. Он не мог вернуться к ранним формам, не солгав себе. Такое ощущение, что аудитория его новых работ состояла всего из двух слушателей: его самого и Бога. Размышляя о самоубийстве, Бетховен все же выбрал жизнь и в одном из знаменитых посланий Богу поклялся продолжать писать музыку, как бы плохо ее ни принимали. Он готов был писать «исключительно во славу Божью». То, что получилось, оказалось слишком прогрессивным и сложным для современников композитора, но было признано шедеврами столетия спустя. Бетховен был провидцем и гением музыкальной мысли и формы, он писал для нашего времени, а не для своего.

Поздний Бетховен больше говорит о нашем столетии, чем о своем. Мы, художники, изображаем не только привычную всем реальность, но и черты наступающего будущего. Вот почему Эзра Паунд назвал нас «антенной нации». Вот почему наши представления так часто отметаются как «нереалистичные», хотя на самом деле просто отражают реальность, в которой мы пока еще не оказались.

Джордж Оруэлл рассказал о будущем больше, чем истинный 1984 год. Джордж Гершвин рассказал об урбанистической революции больше, чем любые демографические данные.

Мы, художники, исследуем территорию человеческой души, не боясь самых темных чащ, чтобы рассказать нашим соплеменникам: в них можно отыскать тропу и выжить. Мы, художники, – пионеры сознания, первооткрыватели общества и культуры.

Бывает, что художники сообщают о таких опасностях, про которые нам не хочется знать. Словно скауты, обнаружившие впереди непроходимое ущелье, которое придется преодолевать окружным путем, видение художников может оказаться невыносимым для остальных. Многие, от Сэма Шепарда до Сэмюэля Беккета, сталкивались с отчаянием разорванных связей и описывали его. Слишком часто источником мрака оказывается человеческая душа. Мы, художники, должны воспитывать самоуважение и сострадание к себе, ведь наше призвание – нелегкая ноша. И главная сложность творческой жизни заключается не в описании знакомой территории, а в тех пространствах, которые никто, кроме нас, не видел. Человеческие истории стары как мир, но сознание всегда нацелено на границы изученного мира, словно мощные телескопы – в глубины космоса. Мы, художники, постоянно делаем шаг за пределы видимого, напрягаем глаза, чтобы различить и зафиксировать движение теней, рождающихся во мраке.

Наши инструменты – нервная энергия, дерзость, выносливость, видение и упорство. И вот уже горы вздымаются там, где их никогда не было. И озера начинают блестеть там, где никто их не замечал. Художники видят то, что недоступно другим. В их воображении накладываются друг на друга порой несовместимые образы: забавные, пугающие, поучительные.

Внутренний мир художника может напоминать сказку: в нем живут орки, тролли, чудовища и ведьмы. Все усилено, драматизировано. Именно эта интенсивность переживаний и превращает сырье воображения в результаты творчества. По мере созревания художника зреют и его навыки управления сильными эмоциями.

Значит ли это, что мы паразитируем на собственной жизни? Нет, решительно нет. Это значит, что мы распоряжаемся ею, кроя и перекраивая территорию своего опыта, чтобы создать воображаемую среду обитания, отражающую наши представления о мире.