– Это ты здорово мне устроила, – сказала Женя. – Это ты мне выдала по первое число… – Она еще раз оглядела место. Потом резко повернулась и пошла. Лидия шла следом, лихорадочно соображая, что сказать и обижаться ли на это «выдала и устроила».

Они шли молча. Постепенно Женя обрела прежний вид и цвет, вот только складка на лбу не пропадала.

– А я ведь не сволочь, – говорила она. – Я сто раз писала про то, что могилы надо помнить. Понимаешь, писала в убеждении, что раз я это пишу и знаю, то у меня самой все в порядке. Это какая-то жуткая аберрация. Я теперь всегда буду думать что, если еще покопаться в себе? Может, я вообще – не то?

– Не преувеличивай, – мягко сказала Лидия. – Надо прийти на кладбище, когда там будет сторож, все у него разузнать и все потом сделать как надо. И ты сразу успокоишься… Поверь…

– Я теперь не успокоюсь никогда, – сказала Женя. – Я теперь знаю, кто я…

– Ты замотанная женщина, у которой семья, работа, отношения с людьми, командировки… Не казни себя очень… В конце концов…

Лидия не закончила, потому что сказать хотела вот что: в конце концов, не будь здесь Мани, еще неизвестно, как вела бы себя я. «Она обеспечила мне чистую совесть», – подумала Лидия. И такая нежность охватила ее, такая любовь к Мане, что даже в сердце закололо. Этот свежий дерн, и эти такие красивые цветы, и вымытый белый некрест, и свежепокрашенная оградка – все это тетка. За все годы не было необходимости

прийти и что-то поправить. Всегда все было в порядке, и это казалось естественным.

У входа в поселок они встретили Москаленко. Он с удивлением посмотрел на женщин, уважительно поклонился и пошел своей дорогой, и Лидия ему тоже вежливо ответила, а Женя просто не обратила внимания. Они уже разошлись, как вдруг Лидия услышала: «Позвольте вас на минуточку!» Она обернулась. Москаленко просил ее остановиться.

– Я хочу вам сказать, – очень серьезно сказал Москаленко, – чтоб вы не беспокоились за Марию Григорьевну. Одна она не останется, у нее есть друзья, которые всегда будут при ней.

– Спасибо вам! – Лидия чуть ему на грудь не бросилась за такие слова. Совсем неплохой человек, хоть и ходит пешком по двадцать километров.

– А я всегда приду, – закреплял позицию Москаленко, – и по хозяйству помогу, и в чем будет потребность. Для меня Мария Григорьевна – первый здесь человек, а может, и первый человек в жизни.

Москаленко еще ничего не сказал Мане о своих намерениях, но сказать Лидии, которая сегодня уедет, счел должным. Это неожиданное наступление на цель с тыла показалось ему таким гениальным, что он чуть не заплясал на этой ранней улице. Как ему вовремя пришло это в голову! Теперь племянница наверняка скажет доброе слово о нем Мане, и тогда он более уверенно начнет главный разговор. Дело в том, что Москаленко боялся Мани, но чем сильнее был страх, тем желаннее была перспектива провести именно с ней остаток дней. Москаленко в молодости любил сильные чувства и пряные ощущения, а завоевание Мани наполняло жизнь страстями периода художественной самодеятельности. Он степенно поклонился Лидии, а та, благодарная за тетку, протянула ему руку. И Москаленко – сам потрясенный деянием, обалдевший от такого уровня отношений – поцеловал Лидии руку. Это случилось с ним первый раз в жизни. Лидия смутилась. Все было несколько не в фокусе; и раннее утро после кладбища, и руки не самые чистые, и Женя все еще желто-синего цвета, а у Москаленко мокрые губы, не станешь же вытирать руку, неудобно, зачем обижать человека, в сущности, хорошего человека. Сделали они в сторону друг друга полупоклоны и разошлись. Москаленко думал: «Поженимся с Маней, съездим в Москву. Наверное, остановимся у этой. Надо будет купить костюм. Продают румынские, недорогие и с жилеткой. А бабочка муаровая у меня сохранилась».

«Как его зовут? – думала Лидия. – Странный он какой… Но ничего… Может, и починит что Мане… Где это его учили руки целовать?» И тут она все-таки потерла пыльную, целованную часть руки о платье.

– И куда это вы с утра пораньше? – Маня ждала их у калитки и улыбалась.

– Гуляли, – ответила Лидия, а Женя кинулась к Мане и запричитала: «Маня! Маня!» На низеньком маленьком Манином крылечке сидел заспанный Сергей.

– Не знаешь, куда наш дядька пропал? – спросил он Лидию. – Он ведь с нами не ночевал.

«На самом деле, где они? – подумала Лидия. – Куда это ночью можно уйти?» Она не знала, говорить ли Мане о том, что она слышала, потому что этот разговор какое-никакое объяснение отсутствия Ленчика, но, с другой стороны, как будет реагировать Маня? Она Зинаиду всю жизнь люто ненавидела, вот только-только помирилась, а тут такая история. Пусть лучше думает, что дядька тоже где-то бродит по родным местам, они ведь с Женей бродили…

– Гуляет где-нибудь, – сказала Лидия Сергею. – А я была у мамы на кладбище.

– А… – ответил Сергей. – Понятно… А я проснулся по нужде – в доме никого. Полшестого… Пока вышел туда-сюда, спать расхотелось. Сейчас полседьмого, сижу тут, как дурак… Что теперь делать? Слушай, давай сходим на базар, воскресенье ведь, хоть какая-то будет польза.

Но Маня сказала – никаких базаров, у нее вскипел чайник, давайте пить чай, ничего нет лучше утреннего чая, а для желающих чего покрепче – тоже найдется.

– …Мы договорились, Маня? Договорились? – спрашивала Женя. – Я тебе оставлю деньги, а потом пришлю еще…

– Перестань! – сказала Маня. – Сделаю я все. Ты только напиши мне точно, когда она была похоронена.

– Две трубы были – крестом, – быстро говорила Женя. – И бирочка. Квадратная. Маня, найди! Сними с моей души грех! – Женя снова кинулась к Мане, но видно было: ей полегчало. Почему-то это разозлило Лидию: по какому праву наваливает она свои заботы на Маню?

– А я ей за это выбью квартиру, – сказала Женя Лидии, когда Маня ушла в кухню. – Я вытрясу ее из местного начальства, чего бы мне это ни стоило.