– Мужик пошёл… шось потащил на остановку… – и опять запела: Ой, ри-да, ри-да, ри-да… Зарезала баба дида, Повесила на драбине, Целовала три годины, – и прокомментировала:

– Раньше покойники ходили. Наш папа ходил. К коням. В хлев. А теперь нема.

– Знаешь, с какого она года? – спрашивает Витюня и сам отвечает:

– С тысяча восемьсот семьдесят девятого. Глянь на фото…

Рядом с Библией на книжной полке стоит фотография:

– Слева мой дед. Фотографировались на станции Зима. В Иркутской области. Уже взрослые. А родились в селе Зимнем, Владимиро-Волынской губернии. Мне почему-то кажется, что раньше, давным-давно, до крещения Руси, село называлось не Зимним. Ну, какая там зима, сама посуди? Пятидесятый градус северной широты, двадцать четвёртый восточной долготы… Не Зима, а Земина. Жемина, по-литовски. Мать-Сыра Земля. У Земли сын родился. Мальчика назвали Микулой Селяниновичем…

– Витюня, ты сумасшедший? – спросила гостья.

– Пожалуй, да.

– Давай, я напишу тебя. Есть чистый холст?

– Нет.

– Лист ватмана?

– Бумага есть.

– Уголь?

– «Ретушь» только…

– Пойдёт. Ты рассказывай, а я буду рисовать. Раздевайся. Как будто ты только что вышел из реки. Обсыхаешь. Очки сними. Плавки снимай. Ты их уже отжал. Замри на полчаса.

– Ты работаешь, Витька? – спрашивает из смежной комнаты бабушка.

– Работаю.

– Работай, работай. Потом горшок вынесешь. Чёрт бежит на остановку, маленький в шапке в красной… А теперь ни чёрта, ни биса нема. Никто ничо не бачит.

– Бабушка в окно смотрит, – поясняет Витюня. – Я зеркало там повесил, чтоб улица отражалась. Так ей скучно лежать.

– Чёрт бигал, бигал… – рассказывает свою историю бабушка. – Девка пришла за дровами. Она – за дрова, он не дае. Стоит, морду задрал, стогнэ. Она приходила даже в церкву креститэсь. Возвращается, а он ей: «Ты не крещёная, не крещёная…» Всё! Боится теперь. Всё боится…

– У бабушки время имеет один модус, – теперь. И прошлое, и настоящее, и будущее, всё – теперь, всё сейчас, – поясняет Витюня.

– Иди, выноси горшок, – говорит художница. – Дай ещё один лист, я подумаю.

Пока Витюня ходил к бабушке, художница придумала его портрет.

– В свитере. Чтобы ты не мёрз никогда, – объясняет она.

– Что ж… Тепло. – глубокомысленно говорит Витюня, глядя на портрет. – А хочешь знать, как морж тебя видит? – Витюня берёт в руки бумагу, карандаш. Говорит: «Раздевайся»

Художница разделась.

– Так! Купальщица Энгра… Писать буду яичной темперой. Бабушка не выносит запаха тройника.

– Мне пора домой, – сказала художница.

Витюня хотел прикнопить свой портрет на стену, но художница сказала:

– Рисунок я с собой забираю. Папе покажу. Папка вышел на пенсию, начал картинки рисовать. Рисунок у него такой наивный-наивный, а по цвету бесподобно…

– Любопытно, – отзывается Витюня.

– Пошли, посмотришь.

Оделись, пошли. Идти два шага, город маленький. «Папа тоже не местный, – рассказывает художница. – Из Вятской губернии. Деревня Ключи. От города тридцать километров. Большая семья была. Дед и все сыновья пимокаты. Потом на Алтай уехали.» —

Художница открывает ключом дверь в квартиру родителей. Входят. Первое, что сразу из прихожей видит входящий, – два холста на стене комнаты, мужской портрет и женский, родители художницы:

– Твои работы?

– Мои. В училище писала.

– Гость паужнать будет? – зычным голосом вопрошает хлопочущая возле газовой плиты мать художницы.

Витюня замер, как замирали в оные годы при звуке походной трубы суворовские гренадёры… – набрал полную грудь воздуха и, шагнув на кухонный запах, отрапортовал:

– Аз есмь верноподданный голода, его царского величества и государя императора всея земли.

– Какой умный человек! – отзывается родительница, выходя навстречу гостю. – Мойте руки.

Снегу не было. Нева не была покрыта льдом. Кто это?

Александр Сергеич в своих Комментариях…

Наводненье разыгралось, занесло эскизик «ветхой»…

– Нда!