Команда врачей была другой. И главный, послушав мать, сказал, что ее надо увозить, что у нее не тот сердечный ритм, плохое давление и прочая, прочая…

— Подождите пять минут, — сказала она. — У меня плохая реакция на белые халаты, но мне уже гораздо лучше. Клянусь вам! Я психанула не по делу. — Она смотрела в этот момент на сына, стараясь понять, что в нем не то, и одновременно как бы попросить прощение за все сразу. Но он смотрел в сторону и слышал ли он ее вообще? Нет, его нельзя оставлять, думала мать, а если придется, надо вызывать Дину. Ей сразу стало покойно, и случилось то, что она и сказала: у нее снизилось давление и успокоился ритм. Сердитый врач чего-то там навыписывал, говоря, что слово «психанула» в ее лексике не должно быть, что она сердечно-сосудистая больная, и ей надо научиться относиться к жизни равнодушно. «Все равно же ничего нельзя изменить!» Ей хотелось ему ответить, что она за последний час научилась прогонять черные стены и выкинула к чертовой матери мысленные весы как предмет бесполезный и лукавый, но ей важно было, чтоб они ушли скорее, потому что сын, мальчик… С ним что-то случилось.

«Скорая» ушла. Собака лениво полаяла им вслед. Мальчик пришел и взял рецепты.

— Оставь, — сказала она ему. — Я еще то не выпила. Ты не волнуйся, наверное, сегодня магнитная буря. Я и не помню, с чего это я гикнулась?

Мальчик молчал. Он был пуст. Пока он ждал «скорую», он подумал, что не готов платить такую цену за любовь. У него тут же закружилась голова, пришлось повиснуть на калитке, чтоб не рухнуть. «Но я не могу без нее», — думал он о Дине. «Но я не могу без нее», — подумал он о матери. Калитка скрипела под тяжестью его жизни. Напротив, на калитке, сидела девочка, что выручала его с мобильником.

«Соплюшка, — думал он, — она еще не выросла. Как ей хорошо!»

Потом он шел к даче вместе со «скорой», и медсестра тараторила, что ее парня забирают в Чечню. «Боюсь, не подзалетела ли я с ним напоследок?»

— А гондоны зачем? — спросил врач.

— Я с ними не ловлю, — ответила сестра.

— Значит, так тебе и надо.

— Проверке на мышах можно доверять?

— Вполне, — ответил врач.

Мысль о Дине была острой и мучительной, а мама лежала плоско и отрешенно.

Потом все из него ушло, и он стал пуст, как ящик из письменного стола, из которого все выкинули.

Когда у дачи напротив начались крики, и через какое-то время прибежал мальчик вызывать неотложку, они посмотрели друг другу в глаза. В его глазах была мука. Значит, мука — это то, что может быть пополам с любовью? Потому что печаль, горе и страдание она видела и раньше, они не такие. В них не хватает присутствия чувства противоположного. Мука — это нерешаемая задача, это когда плюс и минус вместе, а это неправильно — два действия сразу.

Мать стала долдонить, что она не имеет права распоряжаться долларовым мобильником, что до такой степени она должна соображать, что почем.

— Представь, что ты больная, а мобильник у них, — сказала девочка. — До такой степени ты должна владеть воображением?

Мать стала орать, как угорелая. И что у нее хватило бы ума не приезжать на дачу больной, и что у ее сына-недоумка могла бы быть совесть, чтоб добежать до почты. «Всего десять минут!» И вообще нельзя использовать других, это неприлично. «В Америке за такое сразу бы взяли деньги. Наличными!»

— И ты бы взяла? — спросила девочка.

— А почему я должна оплачивать их проблемы? Я кто? Жена Березовского? Или Чубайса?

— Они бы тебя не взяли в жены. У них красавицы. — Уже сказав это, девочка поняла, что совершила подлую вещь, что про такое нельзя говорить, она сама закомплексована на внешности, хотя считает, что ей еще повезло, что похожа на отца.

Но у матери была своя мысль.

— Мне бы их деньги, — сказала она, — и я была бы красавица. Ноги у меня длинные и тонкие, остальное все приделывается. Ты еще маленькая дурочка, если веришь только зеркалу. Вот не будешь раздавать мобильники налево-направо, у родителей денежек будет больше и будешь, какой захочешь. Тебе многого не надо. Все и так при тебе.

Девочка была потрясена, что после ее хамства мать, оказалось, не обиделась, а даже стала нежной — «все при тебе!» Как же! Как же! Но все-таки девичье сердце — вещь хрупкая, его сломить — раз плюнуть. Девочке было приятно и хотелось ответить матери тоже чем-то хорошим.

— У тебя не только ноги, — сказала она. — У тебя и волосы. Ты зря их в пучок крутишь. Ты пусти их по плечам.

— И буду лахудрой. У тебя нет вкуса. Это твоя трагедия. Как и у отца.

«Начинается, — вздохнула девочка. — У нее внутри один переключатель. На злость». И она представила материных гадюк, которые, как из горла кувшина, вытягивали изящные головки, все в разные стороны. Эдакий букет змей. И она побежала к листу бумаги. И это получилось красиво. Хорошенькие, с длинными острыми язычками, все цветные, только глазки у всех гадючек белые-белые. От ненависти. «Тсиванен». Как пригодилась тут буква "т"!

Когда бригада медиков уходила, девочка, повиснув на калитке, спросила молоденькую сестру.

— Она умрет?

— Не рассчитывай, — засмеялась сестра. — Она своего хорошенького сына еще пожует всласть.

Девочка замерла на калитке. Ей ведь хотелось, чтоб выносили гроб. И чтоб она в него заглянула. Она близко не видела ни одного покойника, но ведь знать это нужно? Нужно. Соседка была бы прекрасным учебным пособием, как заспиртованные водоросли, которые когда-то были живыми, а сейчас дети на них учатся. Это во-первых… Во-вторых же… Сестра назвала мальчика хорошеньким, но знаете ли! Нашла тоже… Девочке хотелось с этим спорить долго, не давая спуску, но ничего не получалось. Она как бы соглашалась с тем, с чем соглашаться не могла и не хотела. Но ведь она же сама это видела. Они были там так красивы. Так светились на том бетоне.