Так вот… Сразу после того разговора с Никитой («А не пойдешь к нам вспомнить свое настоящее образование?») и мгновенного возникновения мысленной Люси она встретила ее живую. В парикмахерской. Марина села в кресло, а в соседнем умащивалась женщина, вернувшаяся из глубины косметического зала. Боковым зрением Марина отметила: у клиентки ноги до пола не достают, она скосила глаза в сторону «лилипутки», но та уже восклицала:

–  Марина! Ты? Господи, сколько лет, сколько зим!

Ну, во- первых, они никогда не были на ты. В голову бы такое не пришло в условиях тех обстоятельств.

–  Здравствуйте, Людмила Петровна, - буквально по слогам ответила Марина, переполняясь чувством удовлетворения: и коротышка, и невоспитанная хамка, и все такое… Но мне-то плевать, зачем она мне и зачем я ей?

–  Как вы там? Я слышала, ты ушла из школы. (Она слышала! Мать твою за ногу, да разве не из-за тебя меня «ушли»?) Многие поменяли профессию. А мы с твоим Никитой все пашем. (Они с моим Никитой! Ну, ты даешь, лилипутка!) Кстати, ему нужен предметник в старшие классы.

«Меня заклинило, - думает Марина.
– Как она может говорить «Мы с Никитой»?» Какая-то мерзкая гадюка вклинилась в душу и стала вертеть мордой.

–  А где работает ваш муж?
– выдавливает она слова поверх гадюки.

Он работник бани. Кончал финансовый.
– Кресло Марины резко развернули, и теперь она смотрела на Люсю всю - от волос, освобожденных от бигуди, до джинсовой юбки, что свисала кружевной окантовкой подола, и туфелек на высокой золотистой шпильке. Марина посмотрела на себя со стороны. Ну, что ж… На ней тоже хорошая джинса. И волосы у нее погуще. Босоножки, правда, никакие, на платформе, уже хорошо стоптанной.

–  Я слышала, у вас двое детей, - говорит Марина.

–  Земля слухом полнится. Близнецы, по шесть лет. Оба мальчики.

«Значит, она родила через год, как ушел от нее Никита. Не долго печалилась брошенка». Что это в ней говорит? Удовлетворение или удивление, что так легко у той получились дети?

Марина ведь делала аборт от Никиты. Потеря работы, маятня по частным квартирам, да и Никита нет-нет и впадал в депрессию. После полного достатка и защищенности с Люсей - столько проблем. Чтобы не усугублять их, она пошла в больницу и освободилась от лишней заботы. И вправду, все потом наладилось. Умерла мать Никиты, осталась комната. Умерла мать Марины, осталась еще одна. Одна и одна - будет две. Две из коммуналок в центре дали двухкомнатную хрущевку на первом этаже в Зюзине. Недавно их дом снесли и дали хорошую квартиру на десятом этаже в том же дворе. Вид из окна - лучше не бывает. Отдельные комнаты смотрят на две стороны света. Метро близко. Детей нет.

–  Детей у нас нет, - говорит Марина.

Люся уже снова развернута и смотрит в зеркало. Туда же - а куда еще?
– смотрит и Марина. Для своих тридцати Люся выглядит более чем.

У нее хорошая, гладкая, упругая кожа. Ей идет и короткая стрижка, и романтический сессон. Она сохранила фигуру и весит столько, сколько и в двадцать два года. У нее хорошая работа и любящий муж. Все, как говорится, тип-топ. Люся спрыгивает с кресла и, проходя мимо Марины, кладет на подзеркальник визитку.

–  Давайте не терять друг друга. Мало ли что… - И она проводит ручкой со свежим маникюром по простыне, в которую еще обернута Марина.

–  Какая очаровательная женщина, - говорит парикмахерша Марине.
– А дети у нее - ангелы. Тоша и Гоша.

–  Как попугаи, - смеется Марина.

–  Антон и Георгий, - почему-то обижается за Люсю парикмахерша.

Да! Она совсем забыла. Тогда тоже все за нее обижались. Разве можно после Люси кого-то еще полюбить?

Возвращаясь назад во времени, Марина думает глупую мысль: а если бы от меня ушел Никита, сумела бы я тут же выйти замуж? Вопрос был не из легких. У Марины, кроме Никиты, ни до, ни после не было никого. Странное ощущение открытия. Только в очереди за черешней после парикмахерской все прошло. Вернулось позже.

–  Семь лет - это хороший срок и для продолжения отношений, и для их прекращения. Седьмой год - кризисный. Он вам изменил?
– Элизабет говорит четко, но тихо.

–  Он?
– с сердцем отвечает Марина.
– Да господь с вами. Я во всем причина и следствие.

–  Не вы первая, не вы последняя. Брать на себя вину - это крест русской женщины.

«Она меня встраивает в клин. Ей надо, чтобы я соответствовала болезни, которую она мне придумала».

Больше всего ей хочется уйти. Зачем она послушалась советов, будто ей нужен психолог, психотерапевт? Это же дурь - думать, что чужой человек, пусть даже самый умный доктор, может, поковырявшись перстами в ее словах, тех, что она сама сказала, вынуть из нее жало. А эта даже и не очень умна. «Краешек стула» - ишь нашла определение! Как ей объяснить, что я не люблю спинку стула, потому что не люблю чувствовать упор сзади, меня это раздражает.

Когда Марина была маленькая, ее забирала на лето бабушка «на хутор» в Донбасс. Отправлять ребенка «на шахты» было бы неэлегантно. В слове же «хутор» крылось для незнающих людей даже некоторое очарование. Ну там, значит, крыныця, хуторянки в хусточках, вишневый садок и прочая пейзанская прелесть. Слово «хутор» повторялось до противности упрямо, даже назойливо. Бабушкин же хутор лежал прямо под боком самого высокого в округе террикона. Бедняки лепили свои саманки, прямо притулившись к его боку. И хотя бабушкина хата стояла «далеко от террикона», но это только так говорилось - далеко, на самом деле тут же, но все-таки у речки Курдюмовки. И был у бабушки садок вишневый, и была недалеко криница, а еще «билля бабуси» (возле бабушки) всегда жили цыгане, вольно жили, табором. Они приходили - не звали, - и бабушка кричала им с порога: «Нечего подать, нечего! Идите с богом!» Вот эта фраза - «нечего подать» - как-то закрепилась в памяти. Спроси, с какой стати, - не ответить. Но в обиходе жизни и отношений она вдруг возникала и в точности определяла ситуацию.