Люди, как кишащая масса вызывала у него отвращение и не было сил разговаривать с каждым из них по отдельности, ведь они в своей беспечной мелочности и незначительности не могли понять его поиски смысла этой жизни. А пустые разговоры лишь усиливали звенящий шум, который не отпускает и медленной пыткой кажется сверлит мозг. Люди были скучны, как скучны их попытки прожить свою жизнь, копошась в мелких незначительных проблемах.

Скука этого мира обнимала, душила, медленно затягивая узел, как любящая жена галстук.

И лишь иногда эта скука отпускала свою хватку, когда он наткнувшись на книги, запоем вычитывал их ночами. Словно в них была жизненная сила, которая по каплям доставалась ему, чтобы примирить с этим миром. Он мог читать сутками напролет, погружаясь в мир пронзительно глубокого минора фантастики, бережно хранящего надежду. Иногда, как в детстве, хотелось, чтобы выросли крылья. Хотелось взмыть высоко вверх и лететь, лететь, чтобы там в звенящей вышине встретиться с ней – со вселенной.

И тогда серый вязкий силуэт скуки отдалялся, приглушался непрерывающийся звон в его голове, и снова ночь наполнялась пронзительной тишиной, как в детстве.

Детство… Он снова возвращался туда, и мысль, словно цепляясь, кружилась чертовым колесом на одном месте. Его детство казалось ему пережитым когда-то кошмаром. Пряча страдания от самого себя и от окружающих, будучи замкнутым и скрытным ребенком, он глубоко переживал ссоры с отцом. Все, что ему полагалось от властного, брызгающего слюной отца – это затрещина или упрек…

Каждый вечер, глядя в неморгающий экран монитора, он плакал. Он вспоминал свое детство. Он вспоминал свое ощущение бессилия, наполняющий его голову звон. Он представлял, как сотрет в памяти образ отца, зашедшегося в крике, как исчезнут вечно мельтешащие и надоедливые мухи-люди и наступит пронзительная тишина, которую он так любил дожидаться в детстве. Он представлял, как где-то на поверхности внезапно немыми серыми фонтанами взметнутся во вселенную суета, мировой кризис, кричащие и надоедливые людишки, и тогда затягивающая свой шейный узел скука исчезнет в тени оседающего мира. Смолкнут все звуки и наступит вожделенная тишина.

И тогда к нему стала приходить она – поющая женщина из хрустального дома в центре белого города…

Одолеваемый только желанием предстоящего освобождения, в надежде, что наконец нескончаемые вереницы мыслей прекратят свой сумасшедший бег, он разрешал своим обрывкам роившихся в его голове фраз выпрыгивать из океана нейронов, и ждал ее появления. Она приходила всегда, когда все в голове хаотично смешивалось и превращалось в клубок времени. От этого хаоса было трудно дышать.

Окно. Надо открыть окно… Распахнув настежь стеклянное удушье, он вдыхал полной грудью уличный шум… А в голове уже звучала протяжная песня, приглушенно плывя из хрустального дома.

Собственно, ее жизнь была такой же, какой она была у многих женщин. Почему у нее еще нет имени? Потому что она такая же, как и многие. Увидев ее лицо в толпе, сразу о нем забудешь. Ничем не приметная – жила она свою жизнь в ежедневном беге по времени, по жизни, по своим мечтам.

Жизнь шла своим чередом: обжигающий кофе на завтрак, жареная картошка на ужин. Битая посуда, новые туфли и суета рядом.

Мечты… Мечтала ли она? Кто не мечтает, например, в 15 или 16 лет? В свои пятнадцать она мечтала о большой любви, о том, что можно «увидеть Париж и умереть», о том, чтобы полюбить весь мир, и чтобы мир любил ее.

Антонина, Тонечка, Тоня, много ли можно придумать вариаций имен для маленькой девочки?

Детство… Белая, колышущаяся от ветра занавеска. Медленно ползущая по тыльной части руки божья коровка. Мягка трава в палисаднике около дома. Куст сирени рядом с крыльцом. Радость от новых красивых туфель. Детские замерзшие руки, которые растирает бабушка своими большими шершавыми руками. Горячие блины со сметаной в воскресное утро. Было ли оно – это детство? И неужели это было с ней?

Кому-то детство вспоминается светлыми пятнами счастья рядом с близкими людьми. Для кого-то это тяжелое жизненное испытание.

Детство Антонины выстроилось в ожидании чуда, и этим чудом была надежда на то, что когда-то что-то сбудется.

– Какая славная красивая девочка! – восхищались прохожие. И ведь было чем восхищаться! Белокурые вьющиеся локоны, ямочки на нежных щечках, задорный искристый взгляд и такой брызгающий своей жизнерадостностью и беспечностью смех. Живая, подвижная, милая девочка вызывала восхищение у окружающих.

Ее мать, неся самостоятельно заботы об их маленькой семье, практически не успевала за взрослением дочери. И как у всех детей, жизнь Тони была расписана заранее —детский сад, школа, что-нибудь по профессии, замуж.

Судьба женщин предопределена с самого рождения – сначала она – ребенок, и ее мать определяет ее судьбу, жизнь и выбор. Потом она – выросшая девочка, становясь матерью, определяет судьбу своих дочерей практически в таком же хронологическом порядке, в каком росла сама. Таким образом, с рождением дочери ее жизненный круг замыкается, повторяясь в следующих поколениях девочек.