– Увы, таков наш кодекс. Свою оппозицию мы терпим. В некотором роде мы ее даже холим и лелеем. Расправляются с агрессором, но не с противником… Что-то еще?

Александр замялся.

– Он хочет спросить о майоре, – пояснил Громбальд. – Я правильно интерпретирую?

– Видимо, да, – Александр смущенно кивнул. – Дело в том, что…

Чолхан предупреждающе поднял руку.

– Разделяю ваши сомнения. Поэт из вашего Борейко действительно никудышный. То есть, не то чтобы совсем никудышный, но скажем так – довольно-таки среднего уровня. А вы, как я понял, желали бы оставить его на оперативной работе?

– Мне кажется, там он был на своем месте, и если можно…

– Хорошо, это мы уладим. Других пожеланий нет?

И снова вместо Александра встрял всеведающий Громбальд.

– Извините, Магистр, но у него масса желаний. Пожалуй, мы и впрямь опоздаем.

Неожиданно подал голос Панкратило.

– Он считает, что мы обязаны восстановить разрушенное майором.

– Протестую! – Громбальд подпрыгнул драчливым петушком и возмущенно округлил грудь. – Александр Евгеньевич мне, конечно, друг, но, как говорится, истина ближе и дороже. Мы здесь совершенно ни при чем, а спрашивать что-либо с герцогини абсолютно бесполезно. Что вы хотите, – женщина! Коварная, испорченная, злая…

– Но сбежала-то она с вашей картины!

– При помощи вашего воришки!

– Кроме того, – добавил Чолхан, – бедствия города успели стать достоянием газет и радио. Вмешиваться в события попросту поздно, а переписывать историю заново не можем даже мы.

– Хотя для Александра Евгеньевича, так сказать, в порядке исключения мы могли бы кое-что сделать, – многозначительно произнес Громбальд. – Например, избавить его от тягот первого времени. То есть, такое вот мое скромное предложение. Как говорится, от сердца и от души. Решать, разумеется, не мне.

Чолхан хмыкнул.

– Ну? А вы на это что скажете, господин следователь? – глаза его насмешливо блеснули. – Как вы относитесь к такой категории, как время?

– Вероятно, как всякий нормальный русский, – Громбальд покосился на Александра. – Обожает свое прошлое, ненавидит настоящее и испытывает мандраж перед будущим.

– И все же в данном случае будущее предпочтительнее настоящего. Я прав?

– Не совсем понимаю о чем идет речь, – Александр в замешательстве огляделся. – Просто я полагал, что вам будет нетрудно…

– Магистр! – предупреждающе пробасил Панкратило. – Коллегия ждет вас. И Приакарт уже туточки. До отправления – пятьдесят сердечных сокращений!

И тут же прямо из стены вышел знакомый Александру юноша в огромных очках с деревянной дужкой, с торчащими из карманов ручками и карандашами, все столь же измученный и рассеянный.

– Марат Каримович, что же это такое! Все в сборе, а вы даже не готовы! Учтите, Регинтауас давно уже на вас зуб точит, а зуб у него, сами знаете… Бивень, а не зуб! Заявляю ответственно: нам эта междоусобица совершенно ни к чему!..

С запозданием он увидел стоящего посреди кабинета Александра, и обиженно-возмущенная речь сорвалась на невнятный лепет.

– Тут, я вижу, посторонние. Понимаю… Только и вы поймите. Все ж таки зуб Регинтауаса – это не шутка… Впрочем, удаляюсь. Настоятельно советую не задерживаться…

На глазах Александра в стене – до этого гладкой и вполне монолитной – неряшливыми мазками прорисовалась дверь. Человек в очках запоздало стремился сохранить видимость конспирации. Скрипуче и тяжело дверь открылась, пропуская утомленного человека, со стуком захлопнулась. Однако мгновением раньше Александр успел заметить, что толщиной она не превышает бумажного листа. На большее у рассеянного Приакарта не хватило либо времени, либо сноровки.

– Получу выговор, – Чолхан вздохнул. – Ну, да их у меня уже не менее семисот…

– Шестьсот сорок два, – поправил Громбальд, – и семьдесят три строгих.

– Что ж, – хозяин кабинета кивнул. – Поспешим… А предложение твое принимается, Зинка. Стоит, пожалуй, облегчить положение следователя. Маленький прыжок вперед, и все по-старому… – глаза его обратились к гостю. – Что ж, за сим, Александр Евгеньевич, вынужден распрощаться. Проводи его, Зинка.

– С нашим удовольствием! – Подхватив гостя под локоток, Зиновий Громбальд суетливо подбежал к двери, но не той нарисованной, а вполне реальной.

– Пройдите, Александр Евгеньевич. Светлого вам оптимизма и поменьше исканий. Все равно, как говорится, ничего не найдете. Все лучшее, как и все худшее, – в нас самих. Копните глубже – и увидите.

Дверь распахнулась, и Александр машинально ступил за порог. В висках у него зашумело, ткань на плечах с хрустом натянулась и вновь обмякла. Слепящая вспышка заставила его зажмуриться…

Глаза он открыл только тогда, когда услышал возмущенный голос Борейко.