Тормозя возле дома Елены, они подняли кучу пыли. Выскочив, Дымов махнул Панчугину рукой.

– Все, Егор, бывай. Вернусь скорее всего завтра.

– Может, чем-то помочь?

– Ничего, сам разберусь.

– А Лебедь?…

Вопрос стрелой застрял в груди, но Вадим и тут не стал колебаться – выдернул зазубренный наконечник, торопливо отбросил в сторону.

– Потом, Панча, потом. Я же сказал: завтра вернусь.

Броневик взревел, неспешно двинулся в обратном направлении. Вадим же, прыгая разом через три-четыре ступени, помчался на свой этаж.

Последний пролет, стук в дверь и пробный рывок за ручку. На всякий случай, мало ли что… Он до крови прикусил губу и требовательно постучал.

Черт! Что же они медлят?… Чукть погодя с той стороны послышались шаги, дверь отворили.

– Ты? – на него смотрел, улыбаясь, Артур. – Вот здорово! А мы как раз о тебе говорили. Ленка с Фемистоклом рассказывали, я слушал. Молодец, что зашел.

– Елки зеленые! – на большее у Вадима просто не хватило сил. По лицу Артура, по интонации он понял: другу известно все, но это ВСЕ по ряду таинственных причин вычеркнуто, забыто и прощено. С души Вадима рухнул камень. И не камень даже, а необъятных размеров глыба. Вдохнув полной грудью, он распрямился и даже словно чуточку вырос. От недавнего страха осталась только мелкая, притаившаяся вблизи сердца дрожь.

– Ну, что же ты? Проходи, чертяка! – Артур ухватил его за плечи, они порывисто обнялись.

– Вадим, ты, что ли? – выкрикнул дурным голосом из гостиной Фемистокл. – Подойди для пожатия руки. Как там Санька с Панчей? По-прежнему погрязают в грязи?

Зайдя в комнату, Вадим приветственно вскинул кулак:

– А як же? Чище гномов людей не бывает!

– Как и гномов хуже людей…

Так или иначе, но это надо было сделать…

Несмотря на то, что могил здесь насчитывалось уже около десятка, – ни традиций, ни каких-либо правил у них так и не выработалось. Да и какие, к лешему, правила, если первых двоих они похоронили прямо во время боя, пользуясь получасовым затишьем, – двоих в одной могиле, а Сеню Макенова, последнего из ординарцев Пульхена, закопали в ящичке, больше напоминающем шляпную коробку. Просто ничего больше от человека не осталось. Прямое попадание снаряда. Зато и могилка получилась компактная, аккуратнее всех прочих. На Володиной могиле покоился камень с надписью, выбитой долотом, на всех остальных лежали обычные облицовочные плиты и надписи на них были сделаны масляной краской.

Лебедь угодил в середину. Именно тут оказалось больше всего места. Кроме того ни Вадим, ни Артур, ни Панча с Санькой ни на минуту не забывали, что сад этот некогда принадлежал Лебедю. И лучше всех знали об этом Артур, Поль и Вадим. В юности Лебедь был совсем другим. Легко загораясь самыми сумасшедшими теориями, он сумел однажды заболеть и искусством садоводства, бросившись выращивать какие-то экспериментальные сорта, прививая непрививаемое и скрещивая самые далекие друг от друга растения. Несмотря на все его ботанические авантюры, что-то в саду порой действительно прорастало, и тогда Лебедь интригующе зазывал их к себе, мутно намекая на выращенное чудо, на райский плод, на очередное хлебное дерево. И они шли, зная наперед, что ничего особенного не увидят, и тем не менее заинтригованные его мимикой, его интонациями. Будучи страстной натурой, Лебедь поднимал восторженный гвалт вокруг любого пустяка. Энергия восторга – вот, на что он был некогда щедр. Над ним посмеивались и подшучивали, но за ним шли и ему внимали. Завораживающая это вещь – чужая энергия! И, шестнадцатилетние балбесы, они сидели под кустами на корточках, с чавканьем поедая уральский виноград, морщась, сплевывали вишневые косточки, заедали мякоть малины горстями сочной смородины. Довольный и чавкающий наравне с другими, среди них сидел и Лебедь.

– В следующий раз такую брюкву выведу, – ахнете! – грозился он. – Уже и название есть. Сморошня.

– Чего, чего?

– То бишь помесь смородины и вишни.

– Тогда уж назови: виродина. Более привычно. А дошлый наш народ сократит и усвоит.

– Ну, нет! – Лебедь смеялся. – В таком случае назову просто своим именем…

А имя… Имя у него тоже, кстати, было. Виталик. Виталий Лебедев по паспорту, но в жизни попросту Лебедь – от стартовой полосы и до финишной ленты…

Когда охлопали лопатами земляной холмик, Поль шумно всхлипнул. Он не умел переживать про себя и в этом очень напоминал Лебедя. По просьбе Вадима Санька стрельнул в воздух из своего револьвера. Это было что-то вроде салюта. Выглядело, наверное, нелепо, но только не сейчас и не для них. Отойдя в сторону и перезаряжая револьвер, Санька чувствовал, что в глазах его отчаянно щиплет. Смерти Лебедя он еще полностью не осмыслил, но чужое горе перетекло и в него. В памяти же самовольно всплывали горькие воспоминания о том, как они с Панчей, потешаясь над Лебедем, придумывали самые разные шутки. Лебедь легко клевал на идиотские розыгрыши, верил в истории, выдумываемые практически у него на глазах.

Когда взрослые ушли, Санька вернулся к могиле, присел возле холма. Ладонью осторожно провел по влажному глинистому верху. Лежать под такой грудой земли – как же это возможно? Наверное, холодно и жутко тяжело. И уже не выбраться наружу, даже если очень захочешь… Он попытался представить себя на месте Лебедя, и ему стало страшно.

Что же это за штука – смерть? Почему он не в состоянии понять этого? Санька обхватил пальцами свою тощую шею, изо всех сил попытался сжать. Стало больно, и он раскашлялся. Ну, и что? Причем же здесь смерть? Прокашлялся – и живи себе дальше… Санька украдкой огляделся. В отличие от Поля, некоторых вещей он отчаянно стеснялся.