– Какой акт? Я просто не могу понять, почему цены в Колумбии и Атланте – в миллионах долларов, а тут нулей в пять раз меньше?

– Потому что тут живут козлики, а там – козлы! – заявила дама.

Вашингтон я так толком и не разглядел. Шёл дождь, было темно. Город был огромен и, думаю, ночью виден из космоса. Тысячи машин. Тысячи людей. А я, глядя на всё это великолепие, вспоминал учебник истории, где описывалось падение Константинополя. Там тоже была империя с нищими, постоянно воюющими окраинами, и шикарной столицей. Цель любого императора состояла в дальнейшем ограблении колоний и возведении очередного шедевра архитектуры в Царь-граде. Так продолжалось много веков, пока колонии, наконец, не набрали сил, не восстали, и не превратили роскошный город в пепелище. (Когда я это прочитал, то, помнится, подумал: зачем было разрушать такую красоту? Заходи и живи! И только теперь понял – зачем!) Я ехал по современному Царь-граду, смотрел на бесконечные витрины с товарами и лозунгами "Купи в кредит!", и понимал, что это – тупик. Что жить всему этому великолепию осталось недолго, и после праздника наступит такое похмелье, что бутылкой пива не отделаешься. Вашингтон был глобален, и я не мог охватить его даже разумом, не то, что взглядом. Но за этим блеском и шиком проступала плесень Нового Орлеана и руины града Константинова. Я смотрел на парня за рулём, и чувствовал, что только свистни – и он достанет из-под сиденья монтировку, и начнёт крушить всё направо и налево. Не потому, что он живёт плохо, а потому, что другие рядом живут лучше, при этом ничего не делая. Единственное, что он твёрдо знает – этот строй несправедлив. И он сделает всё, чтобы его сломать. Он не знает, как сделать лучше. Но он знает, как сломать. Мне очень хотелось пожить в этом городе и посмотреть на этот студень изнутри. Но я знал: пока не время! У меня есть конкретное задание. Всё остальное – потом.

Мы приехали на вокзал в полночь. Взяли два билета до Бостона, прошли очередной шмон, и в два часа ночи поезд тронулся. У меня возникло ощущение, что в полиции и армии в белой Америке служит каждый третий. Стражей порядка в самом-то городе было много, но на вокзалах они стояли рядами, ходили в залах меж кресел с разными приборами, бесцеремонно лезли в багаж, и требовали в девятый раз документы у того, кто их уже восемь раз показывал. Поэтому, когда поезд тронулся, я был несказанно рад.

Купе оказалось на четверых, и это меня спасло от домогательств моей ходячей некондиции. Соседи – видимо муж и жена пенсионного возраста, были молчаливы, смотрели на нас с Джулией с явной неприязнью, что, впрочем, меня не удивляло. "Хоть кто-то нормальный попался!" – подумал, было, я, но тут муж спросил у жены контральто:

– Франк, ты будешь чай или кофе?

– Чай, Сид! Чёрный. С бергамотом! – ответил бас жены.

Боже, спаси Америку! Я отвернулся к стене, и сделал вид, что уснул.

Как нам поведали пассажиры, выходившие вместе с нами в Бостоне, июнь на восточном побережье выдался дождливый и холодный. Постоянно дул ветер, народ носил с собой зонтики и дождевики. Говорят, уровень воды в океане в этом году поднялся ещё на пять сантиметров, подтопив некоторые низменные территории.

После привычного уже шмона и ожидания багажа мы с Джулией взяли такси, и поехали к ней домой. Бостон, на мой взгляд, не очень отличался от столицы. Небоскрёбов только гораздо больше, да разноцветной молодёжи на улицах полно. А так – блеск, сияние рекламных вывесок, широченные дороги и огромное количество мостов. Я не был в Венеции, но не думаю, что там мостов намного больше, чем в Бостоне. В мыслях я давно летел из Канады во Владивосток, и боялся выдать своё волнение Джулии. Насколько я понял, писать доносы по любому поводу для неё было делом привычным, и мне не хотелось угодить в полицию по глупости. Поэтому мы мило щебетали о красотах северной столицы штатов, о новой моде носить на голове трусы и делать пластические операции с десяти лет. Какие-то другие темы с ней обсуждать было невозможно: она впадала в ступор, несколько секунд смотрела на меня, как на помешанного, и продолжала разговор о наборах губной помады в триста цветов.

Ехали мы недолго, и я даже удивился, что такой известный город занимает так мало места. Мы въехали в типичный сельский пригород, и остановились возле типичного дешёвого частного домика, который роняется первым же ураганом за одну минуту, но зато потом восстанавливается за три дня. На что я сразу обратил внимание – это чёрные стрелки то тут, то там, нарисованные краской на заборах и стенах домов. Правда, слова "Дурь" пока не было.

Джулия открыла электронный замок калитки, и крикнула в сад:

– То-о-ни-и! Мы с пипочкой вернулись!

В моей голове тут же возник план: застрелить эту пару, потом выйти на улицу, и стрелять всех подряд, пока патроны не закончатся! Ну, как тут иначе-то? Воспитывать их надо было, пока поперёк лавки лежали. Теперь только усыплять!

Я мило улыбнулся и сказал:

– Дорогая! Моё имя – Риддик!

Дорогая не обратила внимания на мою реплику, и пошла вглубь садика. Под яблонькой, на маленькой скамейке, лицом к белому кирпичному забору, отделявшему этот участок от соседского, сидел толстый неопрятный мужик, и курил какую-то самодельную папиросу. Джулия подошла к нему, поцеловала в макушку, и с нектаром в голосе прошептала:

– Думает! Изобретатель! Инженер! Не будем мешать, пойдём в дом! Когда он захочет пообщаться – расскажи ему что-нибудь ободряющее, мой психиатр!

Тони сидел, тупо уставившись в стену взглядом, и никак не реагируя на внешние раздражители. Его руки по самые рукава короткой засаленной рубашки были в шрамах и ссадинах, многие из которых кровоточили. На них сидели мухи, и пили кровь.

Первое, что Джулия сделала, зайдя в дом – налила два стакана виски из кулера огромного холодильника, и один из них подала мне:

– Ну, с приездом, мой яростный канадец!

Видимо, имя – Риддик ей было в этой жизни уже не запомнить.

Я пригубил пойло, и поглядел на холодильник: "Made in USA". Понятно. Скорее всего – корейский. Джулия выпила до дна, и тут же налила ещё:

– Ну, за приезд, моя пипочка! Я уже рассказывала тебе, что я тридцать лет работала ведущей на радио? Вела ток-шоу "Всё только сама". У меня были горы денег и толпы почитателей! А теперь от былой славы остался только вот этот диван! – она показала на старый диван, обтянутый чёрной потёртой кожей. – Чтобы его сделать, потребовалась кожа десяти негров! Или двенадцати? Я точно не помню. Я заключала с ними договора, заплатила какие-то деньги. Они завещали мне свою кожу, и обязались сдохнуть за год. Они были молоды и здоровы, но сгодились только мне на обивку! Всё по закону! Это же Америка, пипочка! – она расхохоталась почти до слёз.

Мои пальцы потянулись к "Ругеру", поэтому я быстренько пошёл в туалет. Умылся холодной водой, и глянул на ярко красный унитаз. Механизм был очень большой, сложный и наворочанный, с массой датчиков и анализаторов мочи, кала, газа, и выводом окончательного диагноза через инет на ноут лечащего врача. Искать в нём нужную мне деталь было бесполезно: я не знал, как она выглядит, а к унитазу без специального образования можно было не подходить. Система самоочистки, видимо, действовала безотказно, потому что унитаз оказался самым чистым местом в пыльной замусоренной квартире.