Муравей

Аннотация

Герой рассказиков – ребенок 70-х, начала 80-х годов. Вроде обычное советское детство, где все равно находится место приключениям, может, и не таким, как у Тома Сойера, но не менее увлекательным, а местами и смешным. Так же тяготит унылая советская школа, а душа из детского тела рвется в жизнь взрослую.

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero Родился в 1965 году в Москве. Окончил МГИК, массовик-затейник. Работал редактором юмористических программ на радио, радиоведущим на «Серебряном дожде» («Лежебоки»), корреспондентом и ведущим на ТВ – «Времечко», «Сегоднячко», «Жидкие гвозди» и мн. других программ. Вышло 3 книги – «ШОК». «ШОК-2» (шутки от Константина) и «Лежебокой быть прикольно». По моим сценариям снято 2 «Ералаша». Снял более 50-ти документальных фильмов и более тысячи телесюжетов. Герой рассказиков – ребенок 70-х, начала 80-х годов. Вроде обычное советское детство где все равно находится место приключениям, может и не таким, как у Тома Сойера, но не менее увлекательными, а местами и смешными. Так же тяготит унылая советская школа, а душа из детского тела рвется в жизнь взрослую… МУРАВЕЙ Лично я детей не люблю. Это и не хорошо, и не плохо. Это не значит, что я детей стараюсь при случае как-то обидеть. Нет. Я к ним отношусь нейтрально. Как ко взрослым. Взрослых я, кстати, тоже не люблю. Но это не значит, что кого-то из взрослых я стараюсь обидеть. Нет. Я к ним отношусь тоже нейтрально. Как и к детям. Однако, ни тех, ни других – не люблю. Совсем не так люди относятся ко мне. Во всяком случае в детстве меня любили. Непонятно за что, но любили. Помню, прихожу я как-то домой (классе, наверное, во втором) и говорю родителям: – Скоро Новый год! У нас в школе будет елка. – Хорошо, – говорят мне родители, – сходишь… Повеселишься… – Все дети придут в карнавальных костюмах.. Неплохо бы и мне какой-нибудь… – Да, – говорит мама, – костюм тебе обязательно нужен… Карнавальный… А то что ж, все дети придут в костюмах… Только сейчас у нас денег нет. На какой-то там слишком нарядный костюм… Но это ничего. Папа тебе сделает сам… – А папа умеет? – недоверчиво спросил я. Потому что видеть до этого, как папа изготовлял новогодний костюм, мне не приходилось. – Папа-то? Да наш папа знаешь какой талантливый? Да наш папа все что угодно может сделать… Он в школе всегда самый модный и красивый был. Сам себе джинсы из брезента шил! И на гитаре в компаниях лучше всех играл! И на баяне… Да ты что, сынок! Конечно, папа сделает себе такой костюм, что все просто глаз не оторвут. Только на тебя смотреть и будут… Тогда нужно уже сейчас начинать… А то времени то мало… – Да времени еще навалом, – возразил папа. – Тем более, что мама правильно говорит – новогодний костюм – для меня плевое дело… Я помню себе в десятом классе куртку замшевую с бахромой сшил. Как у настоящего ковбоя… Тогда такой ни у кого не было… А ты говоришь – костюм новогодний… Успеем… Прошло несколько дней. Однако к производству новогоднего одеяния папа все не приступал. Я пытался намекнуть, что неплохо бы уже задуматься и над эскизом… – Ничего, – говорил папа, – не волнуйся, котенок (он меня так, кажется, до сих пор называет), сделаю тебе костюм… Не хуже покупного будет… – Может, мушкетера? – спрашивал я. – Или пирата? Из этих зайцев я же ведь вырос. Да, лучше мушкетера… У мушкетера и шляпа красивая… А перо? Ты сможешь перо мне сделать? А плащ? У мушкетеров – классные плащи… А где бы мне сапоги мушкетерские раздобыть? В резиновых как-то не то… И шпагу!.. Папа улыбался, трепал меня по голове и ласково смотрел на маму. – Раз папа сказал тебе, то сделает, – улыбаясь говорила мама, – папа у нас – знаешь какой… Да за ним вся школа бегала… «Гриша, сшей джинсы, Гриша, поиграй на гитаре, Гриша, поехали с нами на дачу!..» …Потом неожиданно, как это обычно и случается, наступил день школьной новогодней елки. Это было серое декабрьское утро… За окном шел мелкий грустный снежок, в соседних домах даже в 10 утра горел свет. Занятий в этот день уже не было. Все, что требовалось от учеников, это часам к 12-ти прийти в школу на елку… Повеселиться, получить подарки и с чистой совестью отправиться на двухнедельные каникулы… Новогоднего костюма у меня еще не было. Видимо, поняв, что отступать уже некуда, папа принялся за работу… – Костюм мушкетера мы с тобой сшить уже не успеем, как ты понимаешь, – сказал папа, – но кое-что сейчас придумаем… – Что это «кое-что»? Кем я буду? – Ты басню Крылова «Стрекоза и муравей» в школе проходил? – Проходил… – Ну вот! Чем тебе муравей, как персонаж, не нравится? Отличный парень, трудолюбивый… Все делает загодя… В общем, нарядим тебя муравьем… Из этой басни… А что, по-моему, – хороший образ… Я вяло согласился, а папа, переполненный энергией, взялся за дело. Перво-наперво решили, что муравей сам по себе персонаж неприметный, но трудолюбивый. А значит, – ничего яркого (он же не стрекоза какая-нибудь, финтифлюшка). Поэтому главное в моем новогоднем костюме будет – скромность. Для этой всепоглощающей цели был найден черный тренировочный хлопчатобумажный костюм (за четыре рубля), который я носил летом на даче. Костюм сильно выгорел и был застиран, но папа сказал, что так даже лучше, ведь я – в образе муравья-труженника, который все лето работал, не покладая лап… Коленки на штанах были сильно оттянуты… Примерив на меня это нехитрое изделие, папа остался доволен… – Хорошо, что ты худенький… А то толстый муравей – это как-то не звучит… Так, теперь нужно решить проблему с головным убором… – Ты хочешь нарисовать на бумаге маску муравья и надеть на резинке мне на голову? – спросил я… – Нет, это было бы слишком просто, – ответил вошедший в азарт папа… Так как второго комплекта выгоревшего хлопчатобумажного костюма уже не было, папа решил использовать для головного убора свои старые (постиранные) черные трусы. Которые тоже давно выгорели. Сев за швейную машинку «Зингер», папа лихо сшил мне шапочку (наподобие купальной). На резинке. Резинка придавала шапочке нужную окружность, обтягивая мне лоб, щеки и затылок. Затем папа сбегал на кухню, открыл две бутылки кефира, правда, пить их не стал, а взял лишь крышки из фольги. Выгнув их полусферой, папа прорезал в каждой крышке дырку, величиной с двухкопеечную монету и присобачил эти крышки нитками к шапочке. Получилось нечто вроде глаз. Потом из какой-то медной проволоки папа быстро скрутил два уса и приладил к той же шапочке. Надев эту конструкцию мне на голову, папа позвал маму. – Ну, посмотри! Как тебе? По-моему – здорово… Мама достала из стенного шкафа мои полукеды (тоже выгоревшие – я же носил их летом на даче) и сказала: – Вот, переоденешь в школе… Заполучив, таким образом, в кратчайшие сроки новогодний костюм, я пошел на утренник. В фойе было как-то по-особому празднично. Возле раздевалки пришедшие с мамами или бабушками девочки переодевались в нарядные белые платьица. Их пахнущие холодом шубки лежали на банкетках. Мальчики тоже выглядели неплохо… Были сказочные принцы, разбойники, рыцари, мушкетеры и даже гномы… Пахло елкой, подарками и духами… Я стянул свою куртку, снял сапоги, надел кеды… Подошел к зеркалу… В застиранном тренировочном костюме выглядел я не очень… Проходивший мимо мальчик в плаще и цилиндре «под Пушкина» спросил: – Привет!.. А ты чего не нарядился? – Я нарядился, – ответил я. – И кем? – Я?. Я – муравей… Из басни… Из басни Крылова… Надевать на голову шапочку из бывших папиных трусов мне почему-то не хотелось… МОНЕТА Эта медная монета долгое время хранилась у моего дедушки. В жестяной коробке из-под конфет. Среди других занятных вещичек. Когда я был совсем маленький, дедушка еще не был пенсионером. Он работал. И я всякий раз с нетерпением ждал возвращения дедушки: во-первых, чтобы с ним поиграть, а, во-вторых, чтобы дедушка дал мне покопаться в его коробочке. Обычно после ужина дедушка брал меня на руки, подносил к своему шкафу, открывал дверцу и говорил: Ну, что будем смотреть сегодня? Покажи медали, – просил я. Нет, медали я тебе недавно доставал… Потом мне их опять после твоих игр раскладывать по коробочкам… Нет, лучше что-нибудь еще… Ну, тогда вот эту коробочку дай… Дедушке, видимо, того и надо было. Снять с полки коробочку из-под конфет делом было не хлопотным. В коробочке было много всякой всячины. Например, мундштук (дедушка к тому времени уже бросил курить), какие-то редкие значки, лезвия в упаковке «Спутник», 1957, кажется, года, серебряные полтинники и рубли первых лет советской власти и еще что-то ужасно интересное для маленького ребенка. И лежала там эта монета. Медная. Размером с советские пять копеек. Скорее, это даже была не монета, а медальон. Правда, ушко было отломано и повесить ее уже было нельзя. Так что для меня она выглядела как монета. На лицевой стороне была изображена женщина в русском платье и в кокошнике, стоящая во весь рост и держащая в руках разорванные цепи, а с другой стороны были стихи. Несколько строчек. Их все знают, эти стихи. Заканчивались они так: «И на обломках самовластья Напишут наши имена…» Откуда эта монета? – спрашивал я. Из Сибири, – отвечал дедушка, – ее декабристы сделали. Какие декабристы? Дворяне. Их царь в Сибирь сослал. Они еще до Ленина мечтали свергнуть самодержавие. Я с особым почтением разглядывал монету, переворачивал, читал по слогам стихи… Я можно я возьму ее поиграть? Играй. Нет, в свою комнату… В детский садик… Ребятам покажу… Нет. Ну почему? Ты можешь ее потерять. Ну как я ее потеряю, если вот же она – в моей руке? Нет. Ты потеряешь. Играй здесь. При мне. Я возвращал монету и переключался на другие предметы и игры. Через несколько лет, когда я был уже школьником, я все-таки выпросил у дедушки в числе прочих занятных вещичек и эту монету. Ладно, пусть лежит у тебя, – согласился дедушка. На какое-то время я стал обладателем этой монеты. Я мог брать ее с собой куда угодно, показывать ребятам, хвалиться перед девчонками. Потом наступило лето и я как обычно уехал на дачу. На даче я в основном был с бабушкой и сестрой. У дедушки был тяжелый характер и он приезжал на дачу изредка. Прожив несколько дней и сделав всем (включая соседских детей и их родителей) замечания, ругался и уезжал. Потом приезжал опять. И все повторялось. Мой летний друг Сережа как-то сообщил мне (почти каждую новость он начинал излагать, обращаясь ко мне по имени, заговорщицким тоном и растягивая буквы): Ко-о-о-тька! А я знаешь, что теперь делаю? Что? Я монеты старинные стал собирать. Знаешь, как интересно! И много уже насобирал? Да уж несколько штук. Мне дядя Коля из Ленинграда привез… Каждое лето Серега увлекался новым делом. Сначала он собирал гильзы и патроны (и я вслед за ним). Потом Серега вдруг увлекся резьбой по дереву (и я за ним). Потом Серега начал питать интерес к изготовлению самострелов (и я, естественно, тоже), потом Серегу посетила мысль, что раз недалеко от нашей деревни есть замок, в котором когда-то жила настоящая графиня (а сейчас совхозный клуб), то, значит, должен быть где-то зарыт и клад. Очень хотелось его найти, но мы не знали, с чего начать. Никакой карты и плана не было. Но, видимо, Сереги так сильно хотелось что-либо поиметь от соседства с замком, что однажды он сказал мне: Знаешь, Котька, что я подумал? Ты двери в замке помнишь? Ну помню. Они же старинные, эти двери. Ну, наверное… Да точно тебе говорю… Старинные… Ты где-нибудь сегодня такие двери видел? Нет. Ну вот, то-то… Я и говорю… Ты собираешься снять с замка двери? Спятил, что ли? Как я их сниму? Они же тяжелые… Я о другом… Помнишь, там от петлей – такие скобы идут? Ну помню. И что? Так они же тоже – СТАРИННЫЕ! Эти скобы! Как думаешь? Думаю – да. А что, если там эти скобы снять? А зачем? Ты что, не понимаешь? Если мы со старинных дверей снимем старинные скобы, то у нас с тобой будут НАСТОЯЩИЕ СТАРИННЫЕ вещи! Как же мы их снимем? Ведь у замка всегда полно народа! Ночью, Котька, ночью… Что – ночью переться в замок? А ты что, сдрейфил? Да нет… Так… В общем, ты идешь? Или я тогда найду кого-то другого? Ну давай… Дома мы сказали, что собираемся с Серегой ночью идти на пруд. На рыбалку. Многие мальчишки ходили ночью на рыбалку и никаких подозрений это не вызвало. Сами же, прихватив нож и отвертку, отправились в замок. На велосипедах. Два километра преодолели относительно быстро. Было под горку. И было темно. Над входом в замок одиноко светила лампочка. Решили, что стоять под этой лампочкой и ковырять дверь – как-то не уютно. Знаешь что, – сказал Серега, – с центральных дверей, пожалуй, не будем. Давай – вот с той, боковой, нам же без разницы… Она тоже старинная… Подошли к боковой двери. Старинная. Скобы – на месте. Серега достал отвертку. Попытался открутить шуруп. Шуруп давно приржавел. И к тому же был еще и покрашен. И, судя по всему, не один раз. Вместе со скобами и дверью. Провозившись минут десять, мы поняли, что скобы, видимо, навсегда останутся на этих дверях. И никаких НАСТОЯЩИХ СТАРИННЫХ вещей нам заиметь не удастся. С тем мы и отправились спать… …И вот теперь Серега сообщил мне, что он собирает старинные монеты. А у меня тоже есть, – сказал я. Покажи! Не здесь. Дома. В Москве. Привези. Ладно. Вскоре подвергнулся случай, я съездил в Москву и привез эту монету. Монета Сереге понравилась. Сменяй ее мне, – предложил он. Не могу. Да на фига она тебе? Ты же не собираешь старинных монет? Нет. Ну вот и сменяй. Нет. Кстати, знаешь, дядя Коля в Польшу ездил. И чего? Подарки мне привез. Хочешь, зайдем? Покажу. Хочу. Пошли на дачу к Сереге. Дачу они снимали на несколько семей. Серега жил там со своими двоюродными братом и сестрой. В тот момент дома были Сережины бабушка и дедушка (полковник МВД в отставке). Серега сходил в дом и вынес на улицу свои сокровища. Без кавычек, потому что в те застойные годы любые импортные вещи приравнивались к сокровищам. Дядя Коля оказался человеком щедрым. Он привез Сереге иностранный маленький (с пальчиковой батарейкой) фонарик, жвачку, какие-то яркие душистые конфеты и полиэтиленовый пакет с женским задом, на котором было написало Lее. Я, как туземец на стеклянные бусы, смотрел на это великолепие. Классный, между прочим, фонарик, – сказал Серега, – осенью вернусь в Москву, мы там с ребятами по подвалам лазаем… Пригодится… Я тоже в Москве любил лазить по подвалам. Но такого фонарика у меня не было. Тут, видишь, можно, чтобы свет рассеянный, а можно так – лучом… – продолжал Серега. Мне захотелось иметь фонарик. И именно этот. А не тот, который продавался в магазине «Свет» и стоил 2 рубля 50 копеек. Поменяй мне его на что-нибудь, – сказал я. Ты что! Нет. Это же заграничный. У нас такие не продают… Впрочем, если хочешь, то… За монету. За монету? Ну да… Я же собираю… А тебе зачем одна?.. Услышав наш торг, сидевший за столом в саду Сережин дедушка (полковник МВД в отставке) спросил: А что за монета? Я дал ему посмотреть. Он посмотрел и молча вернул мне ее. Ну так что? – спросил Серега. Ну ладно, давай, – согласился я. Серега засуетился. Это ты, Котька, правильно решил… На что тебе одна монета… А фонарик – он для любого дела пригодится… Вот даже на даче… Летом. Захочешь ночью куда-нибудь пойти, и есть свой фонарик… Знаешь, я даже что? Я тебе еще к фонарику дам пачку жвачки и вот этот пакет… Сейчас такие пакеты – самый писк! Мы поменялись. Я получил фонарик, пачку жвачки и полиэтиленовый пакет с женским задом в джинсах и надписью Lее. А за это отдал медаль. Со стихами: «…Россия вспрянет ото сна…» Наблюдавший за нашим обменом Сережин дедушка (полковник МВД в отставке) ничего не сказал. Он же ведь был не мой дедушка. КОЛЕСО Этот неразрешимый вопрос терзал меня каждое лето. «Где бы раздобыть камеру?» Настоящую. Черную. Резиновую. Как у больших мальчишек, которые на таких камерах плавали в нашем пруду. В основном у этих счастливчиков камеры были средних размеров. Примерно, как от «Жигулей». В воде камера намокала и ее черные блестящие бока восхитительно сверкали на волнах. А у одного, Димки, по кличке Шевелюра, была камера от трактора «Беларусь». Когда он с ребятами шел на пруд, то катил ее перед собой по пыльной дороге. Но мне такую большую было не нужно. Хотя бы маленькую… В «Детском мире» такие камеры не продавались. Там были только пошло раскрашены клеенчатые надувные круги и прочие «крокодилы» для малышни. Нормальному одиннадцатилетнему парню купить такую камеру было негде. Несколько раз мы с моим летним другом Серегой (на год старше меня) пытались накачать до таких размеров велосипедную… Но… все они нещадно лопались, едва достигнув толщины руки взрослого человека. Конечно, если бы мои или его родители имели автомобиль или работали где-нибудь на автобазе, то заиметь (пусть даже заклеенную) камеру шанс был. Иногда мы даже просили у шоферов. Те всегда обещали и обманывали. А камеру хотелось – безумно. И вот как-то Серега зашел за мной и таинственным тоном сказал: Ко-о-о-тька! Я знаю, где мы раздобудем камеру! Мы вышли на задние дворы и вдоль поля пошли на самый конец (а может, это было начало) деревни. Иди, не останавливайся, видишь – вот там… Машина стоит… Ну, вижу.., – настроение у меня испортилось, то, что в каждой машине есть камера, я знал и без Сереги, – и что? Она ведь – чья-то… эта машина… Кто нам даст… Да подожди… Это же старая машина. Я давно ее заприметил. На ней никто никогда не ездит… Ага, сейчас не ездят, а через неделю поедут… Нет, это не вариант… Да чего ты дрейфишь… Я же вижу, что никому она не нужда… Да все равно… Стоит-то она у чужого двора… Как мы снимем с нее камеру? Прямо сейчас – никак. Надо разработать план. В нерешительности мы стали прогуливаться взад и вперед, бросая хищные взгляды на стоящую в кустах машину. Это был 401-й «Москвич» салатового цвета. Тогда на таких многие еще ездили. Если бы была запаска, то еще можно было бы попробовать… А так… Колеса же прикручены, – сказал я. Вот ты только и делаешь, что дрейфишь, – раздраженно сказал Серега, – если бы была запаска, то любой дурак бы ее снял… Особого забора вокруг двора не было. Но сам дом стоял в глубине сада, из которого вышла девочка лет шести. Привет, – сказали мы. Привет, – ответила она. Как дела? Нормально. Гуляю, – сказала девочка. Мы вот тоже… У вас тут хорошая малина… Крупная, спелая… Это ваша машина? – без всякого перехода спросил Серега. Девочка обернулась, посмотрела на «Москвич» и равнодушно сказала: Не-а, не наша. Это машина – дяди Миши. Он сейчас в городе. А что же он в город без машины поехал? – спросил я. Да она у него все время ломается. День ездит, неделю чинит… Такая вот машина… Не машина, а наказанье, – добавила девочка, явно цитируя слова взрослых. А можно нам посмотреть? Смотрите. Мы подошли к машине. Потрогали. Обратили внимание, что передняя часть слегка приподнята и стоит на подставке. Тут девочку позвали ужинать. Бежим быстро ко мне, – сказал Серега, – возьмем пассатижи, гаечный ключ и нож (его дедушка был полковник МВД в отставке). Минут через десять мы были опять возле машины. Правда, ключи у нас были исключительно велосипедные, из набора, и мы быстро поняли, что снять ими приржавевшее колесо будет непросто. Мы его и не сняли. А на фига нам это колесо? – спросил я. В смысле? Ну зачем нам оно целиком, с покрышкой, с диском? Давай камеру просто возьмем… Да как же мы ее возьмем, если она на колесе? Да еще под покрышкой? Ну у тебя же есть нож? Вот давай мы им покрышку и разрежем и камеру вынем! Точно! – радостно сказал Серега, – ты – голова! Только сначала колесо надо спустить. Выкрутили ниппель. Колесо сдулось и стало мягким. Кряхтя, принялись резать покрышку. Ну, хотя нож был острый (Сережин дедушка – полковник МВД в оставке, вырезал им фигурки чертей из дерева), покрышка не поддавалась. Сделав несколько порезов и настругав резины, мы опустили руки. Камера была рядом. Но добраться до нее мы не могли. Блин! – сказал Серега, – вот так всегда! Я заглянул под днище машины и увидел на примятой траве какую-то ржавую изогнутую железку. Вытащил. Смотри, похоже на ключ… Ну-ка, дай, – Серега приладил головку к болту и повернул. Слегка скрипнув, ключ закрутился. Меньше, чем за минуту, все четыре болта были выкручены. Аккуратно подхватив колесо с двух сторон, мы сняли его с машины. Огляделись. Затем покатили его от машины через дорогу к полю. В то лето поле было засеяно кукурузой. Это растение довольно высокое. И мы без труда, как в джунглях, скрылись в нем с головами. Бросили на землю колесо и сели передохнуть. Видишь, все получилось, – сказал мне Серега, – а ты сомневался… Да, а куда мы его теперь денем? Надо же как-то достать камеру… Не дрейф, откатим колесо ко мне, я возьму у соседа монтировку и вытащим как-нибудь. А что, мы это колесо прямо через всю деревню покатим… На глазах людей? Ну не прямо сейчас… Скоро начнет темнеть и как-нибудь, в сумерках… Ага! Двое мальчишек в сумерках колесо катят… С понтом с прогулки идут… Ничего… Мы сделаем вид, что там его подарили. Интересно, как это мы такой вид сделаем? Да, господи, очень просто… Как только там навстречу попадутся какие-нибудь люди, мы будем громко обсуждать «того мужика», который нам, якобы, подарил это колесо… Ну давай… Может, если бы катили это колесо в 12-ть дня, народу было бы меньше (кто – на работе, кто – на огороде, кто – на пруду), но тут было ощущение, что на улицу вылезла вся деревня. Кто-то сидел на лавочках и грыз семечки, кто-то играл в бадминтон. Дачники прогуливались с детьми и бабушками… Знакомые мальчишки на велосипедах… И мы с Серегой обтрепали себе все языки, через каждые две минуты нарочито громко приговаривая: А все-таки хороший этот дядечка, да, Сереж? Какой? Ну вот этот, который там колесо подарил! Или: Скажи, Коть, не каждый день встретишь такого дядечку… Да, Сереж! Спасибо ему! Колесо нам подарил… Прохожие смотрели на нас с некоторым удивлением. Но без подозрения. Ведь мы своими разговорами не очень им мешали наслаждаться свежим воздухом, дачной тишиной и вечерним спокойствием. Таким обманчивым. ЛА СКАЛА Тем летом на экраны кинотеатров должен был выйти один из первых советских фильмов-катастроф «Экипаж». По тогдашней традиции фильм сначала показывали в Подмосковье. Видимо, проверяли на более простой публике влияние того или иного шедевра на мозг советского человека. Чуть ли не за месяц до показа в городе Одинцово были развешаны красочные афиши (тогда из еще рисовали специальные художники), возвещающие, что «СКОРО!» на экране фильм – о мужестве советских летчиков. Помню, лица на афишах – Геория Жженова, Леонида Филатова и красивой женщины – стюардессы… И еще – самолет, по которому расползались красные трещины… Фильм был «дети до 16-ти…». Это интриговало. Первые посмотревшие его подростки (видимо, в каких-то других подмосковных кинотеатрах), восторженно отзывались: Там первая серия – личная жизнь героев. У Филатова там классная квартирка… Цветомузыка! Аквариум! Телка, которая к нему приходит – с голой грудью… Поэтому и «до 16-ти…». А вторая серия – вообще, класс!.. И чего же там классного? Ну как! У самолета – хвост отваливается… И вот поехали мы с моим летним другом Серегой в Одинцово на велосипедах – разузнать, как там с билетами… В кинотеатре «Юность» выяснилось, что билеты на фильм пока не продают. В лучшем случае, неделе через две. Это ничего, – сказал Серега, – тогда в Ла Скалу пока сходим. В какую ласкалу? Ну ты деревня! Ты что, театр Ла Скала не знаешь? Нет, – честно признался я. Это потому, что ты книг мало читаешь. И вообще об этой жизни ничего не знаешь! Тут где-то должен быть театр Ла Скалы. Спроси у прохожих! И вот я в пыльном советском Одинцове стал не велосипеде подъезжать к усталым от летней жары прохожим и задавать один и тот же вопрос: Простите, вы не подскажете, где здесь театр Ла Скалы? Вид у меня был искренний. Прохожие старались помочь. Переспрашивали название, оглядывались, морщили лбы… Это что ль тот ДК, что у нас в заводе? – спросила одна женщина. Да нет, он не в заводе. Отдельно должен стоять, – уныло пояснял я. Серега во время моих опросов держался со своим велосипедом несколько в отдалении. Наблюдал. Может, вам нужен кинотеатр «Юность»? – спросила другая добрая женщина. Где кинотеатр «Юность» я знал и без нее. Никто не мог нам объяснить, где в Одинцово находится театр Ла Скала. Наконец, какой-то гражданин в пыльных сапогах, мятых брюках и в кепке принялся там уверенно рассказывать, как от Одинцовского рынка доехать до театра Ла Скала. И тут Серега не выдержал, начал громко ржать… Я на него потом некоторое время обижался за эту дурацкую шутку. А это тебе урок. Чтобы ты не был таким тупым, – объяснил он мне. …И вот летом 2001 года я стоял в Милане и смотрел на табличку, на которой было написано: Театр «Ла Скала». Было жарко. Как тогда, 20 лет назад в Одинцово. «Хорошо бы поспрашивать у здешних прохожих, где тут находится кинотеатр „Юность“», – подумал я. Но я был, во-первых, без велосипеда, а во-вторых – без Сереги. ОСЫ Первый раз от них мне крупно досталось в пионерском лагере. В свободное от детских развлечений время я собирал еще и грибы. Нанизывал их на нитке и сушил в палате на окне. А в конце смены забирал домой сушеные ароматные вязаночки. Никто мне в этом не препятствовал. Ни вожатый, ни другие мальчишки. И вот, как-то бродя по лагерю (а территория была огромная, в лесу) наткнулся я на семейство подосиновиков. Но рвать не стал. Грибочки были еще совсем маленькие. Зная, что чужие люди (грибники) по лагерю не ходят, я решил грибочки подрастить. Присыпал их листиками и стал запоминать место: где тропинка проходит, какие рядом деревья, пеньки… Вдруг вижу – небольшая нора. Я наклонился посмотреть: «Интересно, – думаю, – кто тут живет? Мышка или крот?» Будучи мальчиком не очень добрым, расстекнул я свои шортики и стал в эту норку писать. Смотрю норка ожила. Стали из нее, жужжа, осы вылезать. А я их – струйкой… В общем, сделал я, не спеша, свое дело и пошел. Через несколько дней прихожу снова грибочки проведать. Подросли. «Ну, – думаю, – рвать пока не буду, пусть еще подрастут». И уходить уж собрался, но про норку осиную вспомнил. «Надо своих маленьких друзей навестить», – расстегиваю шортики и опять поливаю их. И вновь, как ни в чем не бывало, застегнулся и ушел, не спеша.

Конец ознакомительного фрагмента.