– Да, – продолжал Антон, – волна сначала подняла нас на гребень, потом сбила с ног и понеслась дальше. Анна выбилась из сил. Я взял ее на руки и понес. Не могу сказать как долго я шел. Ноги вязли в песке. Наконец мы достигли суши и упали в изнеможении. Стало очень холодно. На какое-то время я, очевидно, потерял сознание. Очнулся от того что Анна прижалась ко мне, чтобы согреть своим телом. Мы обнялись.

Он снова замолк. Я ждал продолжения. Я вспомнил, как во время войны немцы отогревали сбитых летчиков, долго пробывших в ледяной воде. Женщина – вот кто во все времена возвращает к жизни.

– Да, сказал Антон, вы правы. Есть такие объятия – в них прибываешь всю оставшуюся жизнь. Когда мы расставались, она сказала: не ищи меня, пусть это останется нашим общим приключением. И добавила: жизнь – это приключение, которое, к сожалению, быстро кончается. Потом я узнал, что она замужем, и перестал искать встреч. Так мы разошлись, чтобы никогда больше не встретиться в этом мире.

Мы допили наше пиво, я пожелал ему счастья, и мы разошлись.

Я шел домой темными московскими улицами. И вдруг такая странная мысль посетила меня: счастье – это когда нас выбирают. Зачем? Чтобы помочь жить.

Мать зарезала последнюю овцу и спустила кровь в металлическую плошку. Ее руки, привыкшие к тяжелому крестьянскому труду, были по-мужски сильны и к тому красивы, что случается у деревенских красавиц, рожденных в трудолюбивой семье и отданных заботливому мужчине, который не позволяет сгинуть их мягкой ласке. Плошку с кровью мать поставила в протопленную с утра печь. Так она делала всегда – кровавую запеканку нарезала небольшими ломтиками и раздавала детям в подкрепление молодых сил.

Детей было трое, мальчик и две девочки. Анютка, младшая, запеканку не ела, отдавала старшим. Ей было жаль овцу. Когда мать взяла большой нож и пошла в закут, Анютка залезла на печь и заплакала. Только к вечеру удалось ее оттуда вызволить и усадить за стол. Запеканку предусмотрительно спрятали.

Приближалась весна сорок пятого года. В некоторых семьях еще ждали с войны своих мужчин – отцов, детей, мужей, но семей таких оставалось немного. Без малого четыре года летели на деревню со всех фронтов незапамятные «похоронки», ранили сердца, гасили надежды. Анютка родилась в декабре сорок первого, когда Мария уже проводила мужа на фронт, оставшись с двумя малолетними детьми на руках и старухой-свекровью. А разрешившись от бремени, поторопилась передать мужу радостное известие – дочка.

Ивана призвали в одно время с его другом Алексеем. Тот еще бобылем ходил, все выбирал себе невесту, и уже было просватал в соседней деревне Наталью Матюшкину, да так и не успели свадьбу сыграть. Говорили, не так просто тянул, сохнет смолоду по Машке, Макаровой женке, а правда то или нет доподлинно вряд ли кто знал. Скрытный мужик был Алексей Дерюгин. А за неделю до разлуки пришла Наталья в его дом, невенченная, и осталась за хозяйку. Сказала – хоть перед смертью надышишься. И хозяйство под присмотром будет. Поклялась – ждать будет упрямо, а если что – никогда не забудет. Сама хоть не видна была собой, но добра и заботлива без меры. Алешка ходил счастливый, и все рассказывал Ивану про свою суженую, а тот только посмеивался – остепенился дружок!

Судьба отмерила Ивану войну долгую и смерть неминучую. Похоронка пришла в феврале сорок пятого. Вот тогда и зарезали последнюю овцу, чтобы устроить поминки. Мария, как и все русские женщины, чьи мужья стояли грудью на защите отечества, готова была принять свою судьбу – какой бы та ни была тяжелой. Православная вера, которую так старательно искореняли на Руси долгие годы, воспряла в это трудное время и вдохнула надежду. Прочитав скупое послание, Мария не заплакала. Она засветила лампаду в красном углу у небольшого иконостаса, они сели все за стол и сотворили молитву «За упокой души мужа Ивана». Анютка знала, что Иван – это ее отец, но ничего от того не почувствовала и помолилась за любимую овечку Глашу, чтоб ей хорошо было на том свете. А бабушка все крестилась и никак не могла остановиться.

Перед самой уже победой вернулся Алексей Дерюгин. Пришел со станции ночью, опираясь на костыль, поврежденная осколком нога плохо служила, потому как лишилась коленного сустава. Пробрался задами к совей избе никем не замеченный, постучал в окошко. Наталья отодвинула занавеску, в лунном морозном свете увидела мужа и, как была в ночной рубашке, опустилась на лавку. Входную дверь она не запирала ни днем, ни ночью, дабы воин, паче чаяния вернувшись, не стал бы в затруднении перед входом в свой дом. О ранении он написал ей из госпиталя. Но и словом не обмолвился о скором возвращении.

Стукнула дверь, другая, он вошел в горницу, они обнялись. Когда двое встречаются после долгой разлуки, это уже совсем другие люди. Все то разделившее их время, наполненное разными событиями, разными встречами ложится иногда неодолимой преградой к быстрому единению душ. Наталья накрыла на стол, поставила припасенную загодя бутыль самогона, чугунок с теплой из печи картошкой, Алексей нарезал принесенную белую буханку, несколько ломтей намазал сливочным из сухого пайка маслом. Выпили «со встречей». Наталья смотрела как он ест, сама не притронулась. Она почему-то не ощутила радости встречи. Когда он вошел, все смотрела как ходит по комнате на своей негнущейся ноге, благо и то что костыль отставил к стенке как вещь теперь вреде бы и ненужную. Но ходил уверенно, это вселяло надежду. Она чего-то ждала. А спроси что – и не сказала бы.