Когда в коридоре раздались звуки шагов комбата (их ни с какими другими не спутаешь, так шагает настоящий командир, способный спустить шкуру), оцепенение как ветром сдуло.

— Рота, становись!

Комбат появился в проеме коридора. Бойцы подобрались. Повторять команду не пришлось. В течение нескольких секунд все, кто находился в казарме, оправились и выстроились на взлетке. Из-за спины комбата вышел Стасик-Комарик. Поправляя на поясе штык-нож, он вышел на середину расположения.

— Рота, становись! — неуверенно продублировал он команду.

— Комарин, собрать всех до единого! Послать за теми, кто на улице. Бегом, марш!

У Павла внутри все оборвалось. Он понял, что кто-то из бойцов раскололся на допросе. Осталось выяснить кто. Впрочем, это было уже не важно.

— Пипец духам, — пробормотал стоявший рядом Ястреб. — Настучали, суки.

Павел даже не повернулся. Настучали, значит, настучали, так тому и быть. Лишь бы с этим хилым чертом Кузнецовым все было в порядке.

Комбат прошагал на середину. Из коридора канцелярии вышли все остальные — двое свободных от смены дневальных, в том числе Кузнечик, замполит и командир второго взвода. Павел всматривался в лицо Кузнечика и пытался угадать, что произошло. Увы, лицо парнишки оставалось непроницаемым. С минувшей ночи (впрочем, даже раньше, уже несколько дней, если точнее) лицо его вообще ничего не выражало. Он ушел в себя.

Наконец, вся рота была в сборе.

— Равняйсь! — скомандовал Стасик. — Смирно! Равнение на…

Он приложил руку к козырьку фуражки, развернулся на каблуках.

— Отставить!

В расположении повисла тишина. Комбат молчал. Старший лейтенант Березин, не намного опережавший в возрасте своих подчиненных, заложив руки за спину, покачивался на каблуках и всматривался в лица. Желваки ходили ходуном. Комбата боялись. Ни у кого не вызывало сомнений, что он сделает блестящую карьеру в армии — у парня были все задатки боевого генерала. Удивительно, что он торчал здесь, в отдаленном дальневосточном гарнизоне, но, судя по всему, отчаянно пытался отсюда вырваться.

Он заговорил.

— Коршунов, Петров, Бурчинский…

Павел замер в ожидании своей фамилии. Если комбат вызовет и его, дело плохо.

— … Рожков! Выйти из строя!

В абсолютной тишине четверо старослужащих выступили вперед, развернулись, замерли лицом к роте. Выглядели они как приговоренные к казни. Все, кроме Ястреба. Он улыбался, и это была улыбка хищника:

«Ваша взяла, гражданин начальник, отпишите мне два десятка ударов плетьми, а потом я сверну стукачу шею».

Старший лейтенант вышел в центр прохода и, по-прежнему держа руки за спиной, принялся чеканить шаги и слова:

— Есть в нашей доблестной мотострелковой роте, призванной охранять покой мирных граждан и сохранность военного имущества, небольшая горстка отщепенцев. Несмотря на все наши педагогические усилия, направленные на патриотическое воспитание подрастающего поколения, кто-то кое-где у нас порой честно служить не хочет…

Старший лейтенант был в своем репертуаре, сыпал лозунгами, но никто в здравом уме не рискнул бы ответить на этот сарказм. Очень многое скрывалось за гуляющими желваками, и гауптвахта — далеко не самое жестокое наказание. Попахивало марш-броском на десять километров в полном снаряжении. В прошлый раз, когда комбат наложил на роту подобное взыскание, Рожков едва дошел до финиша.

— Вглядитесь в эти лица, — продолжил Березин. — Перед вами настоящий цвет нации. Гиганты мысли, гордость России, ее форпост. Когда недремлющий враг в лице ястребов НАТО и израильской военщины сомкнет кольцо вокруг нашей беспартийной Родины, именно они, эти славные ребята, отличники боевой и политической подготовки, выйдут на защиту мирного сна своих матерей и отцов, братьев и сестер. Кто-нибудь из вас сомневается в этом?

Рота молчала. Никто не решался даже шмыгнуть носом, не говоря уж о том, чтобы ответить на четко поставленный вопрос. Но с комбатом такие штуки не проходили.

— Я спрашиваю вас!!! — рявкнул он во всю мощь своих офицерских легких. — Кто-нибудь сомневается в моих словах?!

— Не-ет, — прогудела рота.

— Отставить, доходяги! Ответить по уставу!

Бойцы, как один, взяли в грудь побольше воздуха и огласили казарму чеканным воплем:

— Нкак нет, тарщ-старш-нант!!!

Березин прищурился, в уголке рта залегла ухмылка.

— Меня радует ваша солидарность. Значит, мы с вами понимаем друг друга. — Комбат остановился так, чтобы видеть обе шеренги, расставил ноги циркулем. Павел подумал, что в эти минуты он был очень похож на гестаповца в бараке концлагеря.

— Так вот, бойцы. Я предлагаю брать пример с нашего передового отряда рейнджеров! Каждого из вас… — Старший лейтенант двинулся вдоль первой шеренги, которую составляли, в основном, новобранцы, отслужившие не больше двух месяцев. — … Каждого из вас они прикроют в бою своим телом! Пусть по ночам в казарме они делают из вас отбивные, унижают, возят лицом по писсуарам и ни в грош не ставят ваше человеческое достоинство, зато на передовой они обязательно бросятся вместо вас в пекло.

Березин резко развернулся на каблуках. Теперь он стоял напротив Ястреба и просто пожирал его глазами. Павел, стоявший по правую руку от Коршунова, не выдержал психологической атаки, опустил голову.