Шрифт:
– Можно ли знать наперед, синьора, кто на что способен?
Глава III
Ромео Тарчинини тщательно вытер усы и подбородок, отхлебнул изрядный глоток кьянти и, снова наведя красоту, спросил:
– Ну, синьор Лекок, что вы думаете об этих scaloppine alla fiorentina? [12]
И Сайрус А. Вильям обнаружил, что не только съел две порции эскалопов по-флорентийски, но и помог своему спутнику осушить бутылку кьянти, стоявшую перед ними. Американец чувствовал – с тех пор, как они вышли от очаровательной вдовы Фотис – что в самой глубине его существа происходит какая-то таинственная алхимия, природу которой он не без тревоги пытался понять. Сам не узнавая своего голоса, он услышал, что отвечает:
12
Эскалопы по-флорентийски (ит.).
– Превосходно... но я бы еще чего-нибудь выпил, страшная жажда!
Это пожелание, казалось, преисполнило комиссара радостью, и он немедленно казал официанту бутылку Malvasia di Lipari [13] с макаронами на закуску. От этого крепкого вина кровь бросилась в голову Лекоку, а воспоминание о трезвом Бостоне расплылось в золотом тумане мальвазии.
Пытаясь побороть дрему, смежавши ему глаза, Сайрус А. Вильям счел своим долгом вернуться к интересующей его проблеме:
13
Сицилийское вино крепости 15 град.
– Синьор комиссар, вы правда уверены, что Эуженио Росси убили?
– Да.
– И вы отвергаете версию о самоубийстве?
– Да.
– Почему?
– У самоубийц не такие лица.
– Так вы считаете, что у тех, кто хочет умереть, особые лица?
– Да, синьор, Вот у вас, например.
Сайрус А. Вильям подскочил.
– У меня? Что за мысль?
– Вы печальны, синьор, а только печальные люди кончают самоубийством.
Американец рассмеялся так, что остальные посетители ресторана разом обернулись, убежденные, что в зал зашла лошадь.
– Но я не печален! Просто я серьезно смотрю на жизнь.
– И что вам это дает?
– Но... но... нет, Тарчинини, вы меня поражаете!
– Я вас поражаю потому, что заставляю взглянуть правде в глаза! Печальны, да, вы печальны, amico mio, [14] и таким вы останетесь до конца ваших дней, разве что...
– Разве что?
– Разве что вы встретите любовь!
– Но я ее уже встретил!
И Лекок дал весьма лестное описание Валерии Пирсон. Он вложил в него весь пыл, на какой был способен, но, казалось, не убедил своего собеседника.
14
Друг мой (ит.).
– Вы как будто мне не верите?
– О! нет...нет, синьор, но если это в Америке называется любовью, меня больше ничто не удивляет...
Тут Тарчинини с величайшим энтузиазмом пустился разъяснять, что называется любовью в Италии. Послушав его, Сайрус А. Вильям должен был признать, что если его друг прав, если любовь – действительно такая бурная стихия, то ни он не любит Валерию, ни она его. Эта мысль привела его в такую меланхолию, что он заказал еще бутылку Malvasia di Lipari, чтоб подавить в зародыше свою грусть. Тарчинини еще больше зауважал его за это и поспешил завершить свое славословие, так как тоже чувствовал неутолимую жажду.
– Я вам говорил и опять повторяю, синьор Лекок, нельзя понять Италию и итальянцев, если не признать с самого качала, что любовь важнее всего. Верона живет под знаком Ромео и Джульетты, которые умерли из-за любви. Никогда не забывайте этого! Вот веронцы не забывают. Доказательство – Эуженио Росси...
– ...который покончил с собой из-за любви!
– ...которого убили из-за любви!
Они смерили друг друга взглядами, потом чокнулись и согласились из единственном неоспоримом факте: что Росси мертв.
Выйдя из ресторана на весеннюю улицу, двое сыщиков почувствовали, что мостовая покачивается у них под ногами, чем, по-видимому, и объясняется их нетвердая походка. Застенчиво поддерживая друг друга, они добрались до берега Адиче и, облокотившись на парапет, предоставили вольному речному ветру освежать им лица и прояснять мысли. Сайрус А. Вильям недоумевал, как это после всего съеденного и выпитого ему не становится дурно. Американец не знал еще, что веронские чары начинают действовать на него. Он тронул Тарчинини за плечо:
– Она, должно быть, ждет нас?
– Кто?
– Вдова.
Комиссар покачал головой:
– Не люблю вдов...
– А-а...
– Они наводят меня на мысль о смерти, а мне, синьор, эта перспектива очень неприятна.
– Вы боитесь смерти?
– Не знаю, но мы, итальянцы, на долгом опыте убедились, что никогда не надо бросать кость в погоне за ее отражением. Конечно, в раю, я уверен, очень хорошо, но если бы Господь спросил меня, я бы попросил Его распорядиться как угодно моим местом у Его престола, а меня оставить в Вероне...