– Не знаю. Вроде, стар, а вроде, и не особо.

– А так? – сбросил Иван шапку, скрывающую широкий лоб; легкий ветерок поднял редкие с проседью волосы, оголил сотни морщинок на коже.

– Одень, простудишься. Тогда почему не дед, а дядя Ваня?

– Может, не так и стар? – из-под бровей, давно сросшихся в одну кривую, посмеивались шаловливые глаза, никак не вяжущиеся с посеребренными висками.

– Да ну тебя! Устроил тут «верю-не-верю». Работать давай!

– Вот это правильно. Отработаем, денежку получим и вперед.… Покутим на славу! Уж скоро…, рука левая чешется, а народное еще никогда меня не подводило.

– У меня тоже чешется, – подхватил Александр, не верящий в приметы и постоянно высмеивающий считающих иначе, – и правая чешется, и нога, и….

– Это тебе, милый мой, помыться пора! – парировал Иван, подтверждая не только молодость своего тела. – Я тоже все спросить хочу: что за фамилия у тебя странная?

– Обыкновенная русская фамилия, Клот. Чем плоха? – пожал Александр плечами,

раскручивая инструмент и не желая больше разговаривать.

Приятнее было предвкушать вечер: сегодня им выплатят кровные, за месяц заработанные. В душе теплело, солнце припекло в спину как-то по-особому, прямо по-весеннему, и не ему одному. Раз в тридцать дней счастливые улыбки скользили по грубым лицам рабочих. Они меньше сорились, почти не ругались. Шутки из едко-колючих, оскорбляющих превращались в неназойливые, выражающие товарищеские чувства, излияния, порой вызывающие влагу на глазах. И после получки еще какое-то время царило всеобщее оживление, подпорченное изрядным похмельем. В такие дни даже Александру хотелось поговорить больше обычного, а звонки матери не так сильно раздражали. Он радостно представлял, на что и как потратит близкие деньги, и непременно надеялся отложить сотню-другую на черный день или подкопить на нечто стоящее. Но почему-то припрятанное всегда растрачивалось в течение недели, и пару сотен так и оставались одинокими, никак не желающими скапливаться в большие суммы. – Правда, сегодня нам их не видать. Сказал же директор: «Посреди недели никаких выплат». Прошлый раз помнишь…, никто толком не работал, так… полупьяными шатались…, – волновался Иван, желая девичьей памяти начальству. – Разве что, поздно вечером, дабы в обед не перепились.

– Кстати, вон он, сюда идет начальничек. Давай заводи, а то подойдет, поздоровается за руку, а после ходи, неделю ее не мой, гордись.

За приятными мыслями и тяжелой работой прошел день. Александр возвращался домой, когда уже совсем стемнело. Обратный путь оказался из-за усталости труднее, а потому и длиннее проделанного утром. Где-то вдали выли волки.

«Хорошо, что звезды и луна», – проваливаясь в глубокий снег, он прекрасно понимал сложность своих путешествий без извечных спутников неба. Не каждая ночь выдавалась ясной. Довольно часто приходилось впотьмах, подсвечивая фонариком, отыскивать узкие тропы, оставленные прохожими еще днем, к вечеру уже порядочно прикрытые свежим снегом.

Лита уехала. Отведенная им неделя подошла к концу. Клот знал, что, вернувшись, уже не застанет девушку, но слабая надежда: «Что-то не дало, помешало ее отъезду», – теплилась в простуженной душе до последнего, до тех самых пор, пока окна не встретили зияющей темнотой.

«Уехала».

Громадина дома, зловеще чернея, выделялась среди остальных понурых и приземистых построек двора – сараев, подвалов. Входить не хотелось.

– Ну как ты, дружище? Устал я сегодня. Вот посижу немного с тобою и пойду, – Александр опустился на притоптанный снег рядом с Громом.

Пес устало вылез из своего домика, улегся рядом. С минуту покопошившись, наконец, устроился поудобнее: вытянулся во весь рост, положив мордочку на колени хозяина.

Мозолистая рука опустилась на красивую шерсть. Поджав задние лапы, собака придвинулась ближе, поделилась теплом пушистого тела.

– Ты тоже устал.

Словно соглашаясь, пес повторил его тяжелый вздох, поднял голову и лизнул лицо человека.

– Сколько уже тебе?

В памяти пролетали года очень похожие один на другой, не дающие никакой зацепки к разрешению вопроса.

– В общем, немало, – сдался парень. – Да ты стар, как тот Иван. Что он имел в виду? Что я узнаю? Ты не в курсе…? Помню, как брал тебя щенком. Ты тогда еще так молоком пах. Пузатый, смешной, – жалкое подобие улыбки мелькнуло на потрескавшихся губах.

Животное, слушая воспоминания хозяина, не сводило с него печального взгляда, видимо, по-своему припоминая прошлое.

– Тявкал без умолку, – продолжал Александр, – резвился. Мимо тебя пройти боялись: не укусишь, так лапами испачкаешь. Теперь и они состарились, – аккуратно приподнял одну из передних лап Грома: все еще очень крепкие, но с множественными ранками, поросшими шерстью, со счесанными когтями, не отрастущими вновь уже никогда, они выдавали приличный возраст собаки.

– Несешь тяжкую службу, сидя на цепи. Опять не напоминаешь! – полез Александр в сумку за остатками еды.

Гром понюхал предложенный ужин.

– Да, да, можно. Тебе. Молодец!

Дождавшись разрешения, пес запустил свою мордочку в замерзшую, кусковатую массу. Расхваливая друга, Клот продолжал гладить пушистую шерсть – любоваться. Пес, поглощая еду, не забывал отвечать на прикосновения дружелюбными взмахами хвоста.

Человек медленно протянул руку к тарелке – тишина. Аккуратно отвел ее в сторону. Гром смиренно проследовал за ней к новому месту и, повторно «спросив» разрешения, продолжил утолять голод.

– Молодец.

Снова и снова сыпались одобрения на благодушного малого, который скоро привыкал к людям, имел феноменальную память и узнавал людей не только по запахам, но и по голосу и даже по походке. Привилегия же находиться рядом во время работы массивных челюстей закрепилась исключительно за Александром, что льстило последнему. Любого другого, осмеливающегося посягнуть… или пройти рядом с едой, поджидали немилосердные клыки. Во всех остальных случаях Гром оставался покладистым псом и любил людей. К примеру, Лита лишь однажды при первой их встрече была удостоена зловещего рычания….