Хрди объясняет, что для того, чтобы проверить теорию, что время и опыт могут увеличить даже самые небольшие различия, социологи измерили «время отклика» молодых родителей. И матери, и отцы одновременно отреагировали на запись плача младенца. Но если ребенок просто капризничал, то матери реагировали чуть-чуть быстрее {331} . Обратная реакция существует у обезьян тити [51] , и, как рассказывает Хрди, их детеныши предпочитают общаться с отцами {332} . Что касается людей, продолжает антрополог, то «различие во времени отклика ничтожно». Отцы тоже быстро реагируют, но их порог отклика чуть ниже. «Когда ребенок плачет, мать сразу берет его на руки и начинает успокаивать. Таким образом ребенок привыкает к матери. Когда матери нет рядом, отец берет ребенка на руки, но ребенок-то не очень привык к отцу и продолжает плакать, – объясняет Хрди. – А отец начинает думать: “Зачем беспокоиться? Ребенку просто нужна мать”. Как сказал биолог Эд Уилсон: “При рождении палка уже немного перегибается”. Но с течением времени и по мере приобретения опыта гендерные различия становятся заметнее. Представьте себе, как было бы здорово, если бы культурные нормы изменились и отцы могли бы больше времени проводить с новорожденными, – мы увидели бы совсем иную картину!»

Если к чему люди и имеют склонность, говорит Хрди, то это к доверию и заботе друг о друге. Младенцы же инстинктивно ищут того, на кого положиться и получить ласку и заботу, – это могут быть не только родители, но и ближайшее окружение. Этот инстинкт, по словам Хрди, выработался в течение длительного времени развития человечества и основан на «коллективном воспитании». Когда нейробиологи изучали снимки головного мозга людей, смотревших на фотографии лиц младенцев, они обнаружили, что центры удовольствия, а также участки мозга, отвечающие за общение, эмоциональную привязанность и заботу, у испытуемых моментально активизировались. Причем одинаковые результаты наблюдались как у людей, имеющих детей, так и у бездетных {333} .

Приматы, имеющие ДНК, схожую с человеческой: шимпанзе, гориллы, орангутаны, – перекладывают заботу о потомстве исключительно на самок. То же самое делают 276 видов других приматов. Поэтому со времен Дарвина большинство ученых-мужчин предполагали, что подобное поведение свойственно и человеку. Но все же люди отличаются от обезьян. Антропологи, изучающие примитивные племена вроде Кунг, Азд, Ака и Эфе, утверждают, что в них передают детей на попечение окружающих практически сразу после рождения. И каждый соплеменник помогает ухаживать за ребенком и кормит его. Исследователи узнали, что в племени Эфе (Центральная Африка) у ребенка может быть примерно четырнадцать опекунов в первые дни после его рождения. К тому моменту, когда этому ребенку исполнится четыре года, 60 % времени бодрствования он будет проводить не с родителями, а с другими родственниками {334} .

Но как возник такой коллективный уход за детьми? Ответ прост и понятен: это был вопрос выживания. «Если бы у женщин не было поддержки от соплеменников, у них бы не было детей. Потому что они были бы обречены на верную гибель», – считает Хрди.

Она говорит, что коллективный уход за детьми был необходим из-за продолжительности детства человека и стал ключом к развитию такого большого головного мозга. Короче говоря, именно коллективная забота сделала нас людьми.

Она выкладывает еще один аргумент: ни одно млекопитающее в мире не развивается так долго до состояния взрослой особи, как это делает человек. Требуется свыше тринадцати миллионов калорий, чтобы вырастить из младенца взрослого самостоятельного человека. В эпоху плейстоцена, как и в современных примитивных племенах, добытое охотой мясо дает не более 30–40 % этих калорий. «Это всегда было очень опасным занятием, – говорит Хрди. – Мужчина мог провести на охоте много дней подряд и вернуться ни с чем». И когда он возвращался с добычей, ее часто делили с учетом политики: большую часть могли отдать вождю племени, остальное разделить с товарищами. Ребенку, чтобы выжить, достаточно 60–70 % от обычного рациона. При этом выживала только половина детей. Матери не могли обеспечивать детей едой самостоятельно или даже вместе с партнерами. Им была необходима помощь соплеменников. Антрополог Кристен Хоукс, наблюдая жизнь пожилых женщин племени Азд, отметила, что они самые трудолюбивые и наиболее эффективные добытчицы растительной пищи. Так она пришла к гипотезе, что первобытные «бабушки» доживали до преклонного возраста после менопаузы именно потому, что они были ценными членами племени, помогавшими молодым женщинам растить их детей {335} .

Совместная забота и достаточное количество пищи сделали человеческое детство таким долгим, выдвигает теорию Хрди. Точно так же обстоит дело у тех животных, которые совместно воспитывают потомство: их детеныши тоже остаются «иждивенцами» в течение достаточно длительного времени. А долгое детство, по словам Хрди, «было замечательной возможностью развить мозг». Совместный уход за детьми, возможно, стал причиной и дальнейшего развития головного мозга взрослых людей, которым требовались сотрудничество и обмен информацией. Она говорит, что у шимпанзе, детенышей которых воспитывают только матери и чье детство продолжается относительно недолго, размер мозга в два с половиной раза превышает тот, который они должны были бы иметь сообразно размерам их туловища. А теперь сравним те же параметры у человека: человеческий мозг почти в 7,5 раза больше того, который мог быть у человека с учетом его антропометрических данных {336} . «На заре дарвинизма предполагалось, что развитие мозга было напрямую связано с тем, что мужчины должны были стать умнее, хитрее и сильнее, чтобы лучше охотиться или защищать свои племена, – продолжает Хрди. – А то, что касалось матерей и детей, не принималось во внимание, даже если речь шла о выживании потомства. А в чем тогда смысл всего этого спаривания, если никто из потомства не выживет?»

Хрди ведет меня на прогулку по ферме. Она говорит, что начала интересоваться вопросами материнства после того, как у нее родился первый из троих, теперь уже взрослых, детей. В то время она буквально разрывалась на части, стремясь добиться успехов в науке, чувствуя обиду на мужа, который много и допоздна работал каждый день, и стараясь лучше всех ухаживать за новорожденным. Ее саму воспитывали гувернантки. В то время, когда она растила малышей, Хрди находилась под сильным влиянием слов психоаналитика Джона Боулби, основоположника теории привязанности, который утверждал, что чем больше мать занимается с ребенком с самого рождения, тем более уверенным в себе он вырастет. (Правда, позже Боулби сменил свой взгляд на собственную теорию и признал, как и Хрди, важную роль людей, окружающих новорожденного.) Но она беспокоилась и задавала себе вопрос: если она уйдет на работу и оставит ребенка на попечение других людей, то как это скажется на его эмоциональном состоянии и уверенности в себе? Она постоянно жила с мыслью: «Неужели я плохая мать?» {337}

Эти противоречивые чувства между желанием работать в очень конкурентной среде, где в принципе крайне мало женщин, а матерей – еще меньше, стремлением видеть полноправного родителя в муже и желанием дать детям эмоциональную уверенность стали поводом к тридцатилетнему исследованию, которое сегодня считается непревзойденным с точки зрения описания и понимания человеческой эволюции и ролей обоих родителей в воспитании детей. Хрди пишет в книге Mother Nature: «Даже если я в свое время что-то не смогла узнать о том, что помогло бы мне лучше воспитать моих троих детей, теперь, располагая большими знаниями, я хочу передать их читателям».

Она по-прежнему сторонница теории привязанности. Но ее исследования и собственный опыт семейной жизни показывают, что дети приобретают уверенность тогда, когда они окружены людьми, которым могут доверять: членами семьи, нянями, гувернантками, домработницами, учителями, друзьями семьи. «Это можно назвать сообществом, которое помогло мне вырастить детей», – говорит Хрди. Когда дети подросли, муж стал больше заниматься ими по выходным, предоставив ей возможность сконцентрироваться на размышлениях и научной работе. Она уверена, что ее дети получили всю необходимую заботу и внимание, и не только от нее самой. «Она чудесная мать, – говорит ее дочь Катринка, учитель истории, живущая на севере штата Нью-Йорк, – она до сих пор переживает, что была занята своими исследованиями, но я этого не помню» {338} .