Шрифт:
<1964>
В 1923 <окончил> школу II ст. в г. Вологде.
1924 Кунцево, кожевенный завод, дубильщик.
1925 -:-
1926 <поступил> I Московский Университет, факультет советского права.
1927 -:-
1928 -:-
1929 арест, г. Красновишерск, лагерь.
1930 Березники Уральской области.
1931 Березники – ТЭЦ – зав. бюро экономики труда.
1932 Москва <работа в журнале> «За ударничество».
1933 <работа в журнале> «За овладение техникой».
1934 <работа в журнале> «За промышленные кадры».
1935 -:-
1936 -:-
1937 арест и Моя Колыма.
1938 -:-
1939 -:-
1940 -:-
1941 -:-
1942 -:-
1943 -:-
1944
1945
1946 Окончил фельдшерские курсы.
1947
1948
1949
1950
1951 Освободился и работал фельдшером вольнонаемным.
1952
1953 Отъезд на материк. Работа агентом по техн. снабж.
1954 Озерки и Решетниково, торфопредприятие.
1955 агент по техн. снабжению.
1956 Реабилитация, приезд в Москву – работа в журнале «Москва», много очерков.
1958 Москва. Заболевание
1959 и переход на пенсию.
1960 Пенсионер II гр.
1961 Пенсионер. Выход стихов «Огниво» <сборника стихов>.
1962
Соц. происхождение – сын священника.
<1961>
Начало
Мне шестьдесят лет. Я горжусь, что за всю свою жизнь я не убил своей рукой ни одного живого существа, особенно из животного мира. Я не разорил ни одного птичьего гнезда, не умел стрелять из рогатки, не держал в руках охотничьего ружья и иного оружия.
Это привело меня к глубокому конфликту с моей семьей, отдалило от отца и сделало, как ни странно, безрелигиозным.
Я в юности думал, как сказать в графе о социальном происхождении, что написать вместо «сына священника». Неведомая сила учила меня на сына охотника, сына охотника-промысловика. Это тоже было неладно – нужна была справка из колхоза. Тот же кустарь, еще свободная профессия. Но все это было неважно.
Я не вегетарианец, не толстовец, хуже, чем толстовская фальшь, нет на свете.
Я умею мстить.
Как я ненавидел потом этот стальной нож – стальной белый нож перочинный с двумя лезвиями и отверткой. Я не взял нож на память об отце, когда отец умер – в 1933 году.
Почему?
– Ты всегда был не такой, как все. Все смеялись над тобой, и отец твой тоже. Что ты не зорил гнезд, не стрелял из рогатки. Мне было за тебя стыдно.
Стыдно!
Да! Такой знаменитый охотник – отец.
Вещи любили отца.
Ножик моего детства сохранился до смерти.
Неуклюжая больная моя мама, которую заставили насильно вести хозяйство, где пятеро детей, – вместо того чтобы слушать музыку, читать стихи. Ей ничего не оставил отец, кроме молитв в церкви, к которой сам он был в высшей степени равнодушен.
Я счастлив тем, что я успел сказать – после смерти отца, что я о ней думаю.
После этого прощального разговора мы оба знали, что <раньше>… Я вымыл ей ноги – ей было очень трудно сгибаться на уродливых руках, вымыл их теплой <водой> и поцеловал.
И мама заплакала.
Два старших сына знали в совершенстве оружие, а Сергей стрелял – до самой своей смерти был лучшим, чуть не легендарным охотником города.
Мои вкусы были иные, и я их сумел защитить, несмотря на насмешки.
Отец сам меня учил, как снимать шкуру с зайцев, кроликов.
Как <рассказать> – я сам умел – память может сохранить все давнее.
Но я никого не зарезал, ни одного кролика, ни одной козы, ни одной курицы.
Нанимать для этого кого-то, для такой работы было нельзя.
Кто убивал кроликов, я не знаю. Думаю, что отец – ощупью в сарае.
Охота с ружьем не разрешается православному духовенству, но рыбная ловля даже рекомендовалась. Охотничья страсть отца нашла разрядку в рыбной ловле.
В Америке же, на Алеутских островах, где отец был православным миссионером, более десяти лет охотился, его страсть находила выход.
Я видел много американских фотографий отца с ружьем, <стреляет> – на байдарке.
Я пытаюсь все это сказать в стихах, в рассказах – или в том, что называется рассказами.
И не случайно свою автобиографию я начал с памяти <о> животных.
Я привык отвечать ударом на удар.
У отца был козы. Я был их пастухом.
Поймали большую рыбу, щуку, и я думал, что ее отпустят сейчас назад в реку, где она… Но щука выскочила на песок и билась, каждым прыжком приближаясь к воде!