Тут важные управляющие выбирали из толпы подходящих людей как на черные работы, так и выискивая искусных ремесленников, музыкантов, живописцев, танцоров. Покупали девушек, осматривая их с бесцеремонностью истинно восточной. Степной помещик искал годных в актрисы для заводимого им в подражание важным барам Домашнего театра, а может быть, и для своего гарема. Старая барыня в сопровождении ливрейного лакея выбирала мастериц-рукодельниц, кружевниц и белошвеек. Проигравшийся щеголь явился с заспанным малым – отпущенным с ним из дому провинциальным слугою и, поставив его в ряд, делал вид, будто пришел совсем не для продажи человека…

Душераздирающие сцены происходили, когда разлучали супругов или мать с ее детьми, или продавали старуху-бабушку отдельно от внучат…

Незнакомец, казалось, с негодованием наблюдал все происходившее, расхаживая по площадке между оживленными группами покупателей и продавцов живого товара.

Вдруг громкое французское восклицание раздалось за его спиной:

– Господин маркиз! Господин маркиз Пелегрини! Вас ли я вижу?

Названный маркизом быстро обернулся. Перед ним стоял одетый в ливрейный кафтан с большими гербовыми пуговицами, но при шпаге, невысокий, тощий и носатый человек с двумя крупными бородавками на лбу и на щеке Он радостно улыбался и потирал руки.

– Господин Бабю! Вот счастливая встреча! – сказал маркиз, широким жестом протягивая руку человеку в кафтане.

Тот вложил в нее свою, и несколько мгновений они стояли, обмениваясь рукопожатиями и многозначительно улыбаясь.

– Давно ли вы пожаловали в Петербург, господин маркиз? – спросил наконец Бабю.

– Не очень, – уклончиво отвечал Пелегрини.

– Не очень! Ха! Но слишком много воды утекло с тех пор, как мы встречались с вами в Париже! – оживленно говорил Бабю. – Колесо фортуны несколько раз оборачивалось для меня то верхом, то низом, и вот я очутился в этой странной столице просвещения и варварства.

– И что же, вы хорошо устроились здесь, господин Бабю?

– Не могу пожаловаться. У меня весьма почетное положение и выгодное место. Я состою главным кондитером при поварнях господина Бецкого. Это один из первейших вельмож Петербурга и лицо приближенное к императрице, – важно объяснил Бабю.

– Знаю, – кивнул маркиз. – Очень рад, что вы нашли применение своим кулинарным талантам и знаниям. Но помнится, в Париже, когда я встретился с вами, иные намерения вас увлекали, любезнейший мой Бабю! Вы искали возможность заняться философией и стать в ряды благодетелей человечества, работая на преображение мира по планам высшего искусства.

– Да! Да! Я все это помню, господин маркиз, и былые стремления не угасли в моей груди! О, если бы вы знали, сколь тяготит меня необходимость быть слугою. Но вы знаете, что у меня престарелые родители, братья и сестры. Я добрый сын, добрый отец, добрый муж, добрый друг и добрый гражданин, господин маркиз. И вот, вынужден был отправиться в варварскую Россию, где многие соотечественники, как известно, нажились около расточительных вельмож. Отложив в сторону философию и благотворительность, я занялся кондитерским искусством.

– Впрочем, честное ремесло не может мешать великому делу познания человека, – сказал успокоительно Пелегрини. – Тем более что я слышал о Бецком как о вельможе просвещенном.

– Да, это почтеннейший старец. Он учредитель всех благотворительных заведений и для девиц и кадетов – академии художеств, воспитательного дома. Но, конечно, скромный кондитер Бабю не может привлечь внимания сего вельможи… Впрочем, здесь много соотечественников среди прислуги богатых домов, и мы учредили свой клуб, где отдыхаем за поучительными беседами и невинными увеселениями. Многие из нас деятельно служат музам. Но сами вы, господин маркиз? Если позволите спросить – с какой целью пожаловали в Петербург?

Пелегрини взял кондитера под руку и важно заговорил:

– Милейший мой господин Бабю! Вы знаете, что лишь высшие цели служения человечеству руководят мною! Взор служителей истины и добродетели, строителей великого храма свободы, равенства и братства обращен на эту несчастную страну, где сгущается мрак невежества, где дикое самовластие опирается на тлетворное рабство. От этих-то неизвестных благотворителей прибыл я сюда с чрезвычайными полномочиями, наставлениями и рекомендациями, чтобы потрясти царство застоя, внести сияние света во тьму, пролить елей на раны страдальцев, объединить людей доброй воли, сокрушить или хотя бы ослабить рабские цепи и преподать самой властительнице порабощенных миллионов великие истины!

– Взгляните, господин Бабю;– продолжал он воодушевленно, – взгляните вокруг! Здесь идет откровенный торг людьми. Спокойно продают и покупают живые человеческие души! Взор меркнет от этого скаредного и преступного зрелища! И такое творится в столице Могущественнейшей монархини, которую прославляют философы века, прельщенные ее золотом и лестью! Пусть бы пожаловал сюда господин Вольтер, который расточал передо мною столько похвал русской государыне во время нашей беседы с ним перед отъездом сюда.