Княгиня присела на хитро изогнутую софу, указав молодому полковнику низенькую скамеечку у маленьких озябших и увлажненных ночной росой ножек. Она по праву занимала видное место среди красавиц двора и света, которыми столь богат был Петербург счастливых екатерининских дней. Золотистые локоны, небесная л а зурь больших удлиненных глаз, лилии и розы ее лица шеи, груди, еще волнующейся от быстрой ходьбы и пережитых впечатлений, совершенная пропорциональность и классическая стройность молодой женщины – все делало для полковника это неожиданное уединение еще более приятным. Впрочем, привет коралловых уст и красноречивые взоры сиятельной Улыбочки давно подавали адъютанту сладкие надежды, но осторожная балтийская природа не позволяла ему предаться им.

Та же осторожность не покидала его и теперь. Он молча любовался покоящейся красавицей, но с выражением полнейшей почтительности. Мгновения летели. Молчала и Улыбочка. К рокотанию соловьев присоединился разноголосый щебет бесчисленных пичужек, ютившихся в садиках и куртинах.

Улыбочка с красноречивым жестом приказала молодому полковнику занять место на софе рядом с ней.

Но полковник вдруг вздрогнул и отстранился.

– Вы в самом деле отстали с ней и долгое время скитались в ночной темноте! – ревниво говорила Улыбочка.

– Она совершенно неожиданно для меня открыла более важные тайны и желала одарить полнейшим доверием, но ее атаки встретили неприступную крепость моего равнодушия! – с невольным кокетством имеющего явный успех у прелестнейших женщин говорил полковник.

– Хитрец! Я все узнаю, – сказала Улыбочка. – И если что-нибудь было, накажу. Но какие же еще тайны открыла эта проходимка?

– Тайны чрезвычайной важности, княгиня.

– Расскажите, полковник! Я ужас как любопытна!

– Эти тайны политического свойства и касаются тех целей, с которыми граф явился в Петербург. Я сообщу их вам, княгиня, но помните, что они очень опасны. Калиостро хитер и пронырлив, как все итальянцы. Он послан сюда сообществом, власть которого простирается на всю Европу. И сумеет отомстить, если узнает, что его ужасные намерения раскрыты.

– Ах, если так, то лучше не говорите, полковник! – в страхе прижимаясь к молодому адъютанту, просила Улыбочка.

– Я не скажу. Но попрошу вас предупредить сестрицу вашу, Екатерину Васильевну, столь любимую государыней, что я желал бы полученные о Калиостро тайны государственной важности ей вверить для дальнейшего обсуждения, как сделать их известными императрице.

– Это я обещаю вам. Сестра Екатерина имеет ум в политике. Слышите, как щебечут пташки! Верно, солнце восходит. Как бьет золотым огнем в окна!

Багровые косые лучи заливали стволы мощных деревьев, роса переливалась на листьях и травах; проснулись и гордо прохаживались по газонам, распускал радужные хвосты, павлины. Но вот раздался шум люден, идущих с чем-то тяжелым, и голос светлейшего:

– Несите его сюда, в Китайский домик! Да позовите господина Калиостро. Это его работа. Пусть и помогает.

Затем в цветники вошел князь Григорий Александрович Потемкин. За ним следовал дворецкий и полдюжины лакеев, которые несли бесчувственного домашнего лекаря, найденного в таком жалком состоянии у ворот Лживых.

– Сюда! Несите его сюда! – приказывал Потемкин и, опередив утомленных довольно грузной ношей людей, скорым гвардейским маршем подошел к одной из комнат Китайского домика, дверь которой была раскрыта настежь. Лакеи положили бедного лекаря на широкой софе. Потемкин приказал им удалиться.

Люди ушли. Затем одна из дверей домика тихо приотворилась, и вышел Бауер. Несмотря на проведенную без сна ночь, полковник был на удивление свеж, улыбался с приятной скромностью, и вся амуниция на нем оказалась в удивительно щегольской исправности, хоть сию минуту на смотр, а ведь всякой беготни по темному парку за ночь было довольно.

– С добрым утром, полковник! – прищурив зрячий глаз и с высоты фридриховского образцового гренадерского роста глядя на казавшегося маленькой фигуркой перед ним своего адъютанта, глубоким басом промолвил Потемкин.

– Честь имею явиться, ваша светлость, – отдавая честь, нежным сопрано отвечал полковник. – Честь имею явиться и доложить, что в усадьбах вашей светлости все обстоит благополучно!

– Спасибо, спасибо! Ну, а вот с лекарем черти, видно, пошутили совсем неблагополучно!

– Что такое, ваша светлость? Ах, какое несчастье! Позвольте, я распущу ему галстук и расстегну крючки, – суетился исполненный рвения Бауер.

– Расстегивай, распускай! – басил Потемкин. – Тебе по сей части, братец, и карты в руки.

Тут отворилась дверь другого отделения домика, и появился, прихрамывая, князь Голицын. В противоположность балтийцу, все на нем было смято, перепачкано, парик свалялся и сидел криво, одну подвязку он потерял, так что чулок сморщился и съезжал с тощей икры левой ноги. Лицо князя в самом деле было украшено яркой царапиной. Но вид он имел совершенно независимый и небрежно покровительственный. Кивнув Потемкину, который раскланялся с ним церемоннейшим поклоном, Голицын выразил свое крайнее огорчение приключившимся с лекарем несчастьем.