Малоун улавливал в таком положении вещей зловоние тайного сговора, более ужасного, чем любой грех, осуждаемый гражданами и замаливаемый священниками и филантропами. Малоун сознавал – в этом ему помогало и воображение, и научные знания, – что современные люди в условиях беззакония непостижимым образом руководствуются самыми темными варварскими инстинктами в повседневной жизни и религиозных культах. Малоун, знаток человеческой природы, зачастую с содроганием наблюдал процессии обезображенных оспой молодых людей с одурманенными глазами. Они брели по улицам в полуночной темноте, произнося нараспев какие-то заклинания и проклятия. Он постоянно видел подозрительные группы молодых людей. Они стояли в дозоре на углах улиц и искоса посматривали по сторонам, что-то наигрывали с мрачным видом в дверях домов, одурманенно дремали или ругались за столиками кафе близ Боро-Холла, а порой перешептывались возле побитых такси, стоявших у высоких крылец обшарпанных домов с плотно закрытыми ставнями. Эти ребята пугали и интриговали его больше, чем он признался бы товарищам по службе. Для Малоуна они были чудовищной нитью преемственности, затканной в какой-то дьявольский узор многовековой давности, таинственный и ничего общего не имеющий с жалкой кучкой фактов – списком притонов, примет и повадок их завсегдатаев, добросовестно составленным в полиции. Эти молодые люди, по мнению Малоуна, являлись наследниками каких-то жутких первобытных обычаев, участниками унижающих человеческое достоинство культов, более древних, чем само человечество. Сама согласованность их действий наводила на мысль о порядке, кроющемся за видимым нищенским беспорядком. Малоун не стал бы тратить время попусту на чтение трактатов типа «Культ ведьм в Западной Европе» мисс Мари [4] . Он знал, что до сих пор у крестьян и многих других суеверных людей сохранился обычай посещать тайные собрания и страшные оргии. Этот обычай восходил к темным культам прошлого и отразился в легендах и преданиях под названием «черная магия» или «шабаш ведьм». Малоун и мысли не допускал, что дьявольские остатки старых азиатских и урало-алтайских культов плодородия полностью исчезли, и часто думал, какие пережитки этой жуткой старины, чернее и страшнее тех, о которых шепчутся люди, еще живут в наше время.

Малоун оказался в самой гуще событий в Ред-Хуке, когда занялся делом Роберта Сайдема. Сайдем был затворник, настоящий книжный червь, потомок старинного датского рода, некогда человек вполне состоятельный. Он жил во Флэтбуше, в просторном, плохо сохранившемся особняке, который построил его дед. В те времена это была деревня, и дома в колониальном стиле располагались вокруг увитой плющом реформистской церквушки со шпилем и нидерландского кладбища за железной оградой. Уединившись в своем особняке, стоявшем посреди старого сада, Сайдем шесть десятков лет читал и размышлял. Правда, лет тридцать тому назад он отправился на пароходе в Старый Свет и прожил там восемь лет. Слуги были для Сайдема непозволительной роскошью, а гости захаживали к нему крайне редко. Сайдем ни с кем не заводил дружеских отношений и редких посетителей принимал в одной из трех комнат первого этажа, где поддерживал порядок, – в просторной, с высоким потолком библиотеке. Вдоль ее стен располагались книжные шкафы, плотно уставленные увесистыми томами архаичного вида и весьма предосудительного содержания. Рост городка и его поглощение Бруклинским районом Нью-Йорка никак не повлияли на жизнь Сайдема, а сам он привлекал все меньше и меньше внимания окружающих. Ровесники еще узнавали его на улице, но для большинства молодых жителей он был всего-навсего толстым стариком странного вида: неопрятные седые волосы, щетинистая бородка, лоснящийся черный костюм и трость с золотым набалдашником – все это вызывало лишь насмешку.

Конец ознакомительного фрагмента.