Шрифт:
– Ну, здравствуй.
– Здравствуй.
– Подполковник уже?
– Да и ты, вижу, не прапорщик…
– И что мы теперь делать будем?
– Сначала покурим, наверное. Я даже пистолета с собой не взял…
– Я тоже пустой…
– А нож как же?
Чирканье спичкой, огонек, прикрытый ладонями, к сигарете… Бывшего друга? Нет, бывших друзей не бывает.
– И его нету… договорились ведь…
– Да, договорились…
Глубокая затяжка.
– А у меня с собой водка есть.
– И у меня.
– Отпей из моей фляжки, а я из твоей. Все по-честному, Валера, все как раньше.
– Как раньше уже вряд ли будет.
– Да, верно говоришь, вряд ли…
– Как дома-то?
– Слава Аллаху… У тебя как?
– Тоже слава Всевышнему… Ты другое скажи, Аллахверди, что дальше делать будем?
– Пленными обменяемся, да будем стараться выжить.
– Да… хорошо ответил… упрямый ты… знаешь… если ты сейчас уйдешь со мной, я найду способ переправить тебя подальше… в Россию или даже в Польшу…
– Знаешь, если ты сейчас пойдешь со мной, я тоже найду способ тебя спрятать.
– Прости… я так…
– Бывает…
– Оба будем стараться выжить, оба, слышишь?
Докурили, дохлебали водку. Молчали. И не заплачешь, не закричишь – не дай никому Боже. Обменялись фляжками, и оба в общем-то при своих остались, фляжки-то советского образца, у обоих одинаковые, казалось, даже царапины на крышках абсолютно такие же. Без слов, без всхлипов. А ведь самое время всхлипнуть…
Прошло четыре месяца с тех пор, как Ануш стала работать в гостинице. Уставала, конечно, четыре этажа, за всем глаз да глаз нужен. Постояльцы были все больше тихие да скромные, никто особо не бузил, уважая Тунжера, если и развлекались, то как-то легко, весело и без свинства, песни пели, от вина не дурея, а ровно в одиннадцать часов расходились по своим номерам. Кому нужно с полицией связываться, да еще по малопочетной статье «Нарушение правил проживания в гостинице после 23.00»? К тому же Тунжер любил порядок, чуть что – возьмет буяна лапищей за морду, ахнет пару раз затылком об стену, и пока тот в себя придет – наряд уже тут.
Слава о Тунжере распространилась быстро, и его гостиницу (так уж получилось) облюбовали исключительно почтенные семейные пары, из тех, кому за сорок, а всякие жулики да безобразники его гостиницу за версту обходить старались. Оно жуликам разве надо, с ветераном Кипрской кампании связываться, раз все на его стороне, и суд, и полиция?.. А потом Тунжер сделал Ануш предложение, все чинно, все по законам Божьим и человеческим. Оба люди зрелые, оба вдовые, кто судья им, да и за что их осуждать? Женщина, прижавшаяся к плечу мужчины с прокуренными усами. Женщина, сделавшая для своего сына все, что могла и даже немного больше, женщина, нашедшая любовь и защиту. Оставим их в покое, и дай им Аллах счастья и благоденствия. А если моему рассказу не верите – то поезжайте в Карс, найдите там гостиницу прихрамывающего Тунжера. Да, совсем забыл, гостиница эта называется «Карабах». Так и скажите любому таксисту в Карсе, если мне не доверяете…
Фляжками обменялись, пленных обменяли, что дальше делать, усы да ногти грызть? С одной стороны – присяга, страна, солдаты да погоны, тебе подчиненные, а с другой стороны, вот дилемма – страшнее не придумаешь… С поры детства Аллахверди плакал всего один раз, 23 июля, когда был сдан Агдам, именно сдан. Армянская армия вошла в него всего с одним танком, ожидая страшного городского боя, где каждый дом – крепость, каждый переулок – засада, а пятиэтажка – врата адовы. Но нет, армия была выведена. Выведена по причинам, известным только в Баку, а раньше всех из Агдама сбежал тот самый, кто был назначен город защищать и оборонять… А потом началась чистка, грандиозная чистка армии от непокорных командиров и не лояльных новой власти элементов. Займет рота полупустую деревню – ей приказ «отходить». Как? Почему? Мы уже тут, эта деревушка позволит контролировать квадрат… Из Баку сказали, приказ не нами писан, но нам передан. Назад… В день 23 июля, в день сдачи цветущего карабахского города, славного своим портвейном на всю Евразию, Джахангир Будагов, капитан азербайджанской армии, пустил себе пулю в лоб, понимая, что это, именно это и есть начало конца. Кто-то может жить с позором, а для кого-то это тяжесть неподъемная и несносимая. А с Аллахверди приключилась темная история. Его машина подорвалась на мине 24 сентября 1993 года, подорвалась после того, как по дороге прошла колонна бронетехники. Неизвестно, как оно так получилось и как так бывает, может, это и не мина вовсе была… На следующий день на пост пришел человек в погонах. В армянских погонах. Развел руками, показывая, что ни оружия у него с собой, ни фотоаппарата, ни рации, только фляжка да кусок хлеба.
– Валера я… пропустите на могилу к Аллахверди… на час, не больше…
Об их дружбе знали многие, но чтоб вот так, ночью, без оружия, помялись, подумали, да и махнули рукой, проходи, мол… Валера просидел на могиле около часа, сперва молча, потом закрыл голову руками, плакал беззвучно, плакал, раскачиваясь. Выпил всю флягу, так и не закусил. Положил кусок хлеба на камень повыше, потому что негоже Божий дар и благословение на землю бросать, не в обычае это на Кавказе, потом утер лицо рукавом и вернулся обратно, к солдатам: тут я, мол, как и обещал, а теперь дело ваше и совесть тоже ваша, плен так плен. «Ты мужчина, и мы мужчины – иди к своим обратно… Иди, Валера, иди».
Ровно три дня на этом участке фронта было тихо, не стреляли даже из автоматов. Только трели кузнечиков да шелест листвы, ну и чирканье спичек, как водится. В знак уважения к памяти друга, Валера запретил своим открывать огонь, ну и здесь тоже честь понимают, вот и молчали стороны ровно три дня. Целых три дня… Валера свое дело сделал. Наверное, потому, что уверен был: ляг карты по-другому, Аллахверди сделал бы для него то же самое, не больше и не меньше. Спустя два месяца войска оставят свою территорию, вместе с могилой Аллахверди…