Ворвавшись, мы спрятались от проводницы и забрались, как обычно, на третьи полки, немедленно там заслипив. Я даже и не увидел, как Серегин черный ботинок на столе возник и от стола оттолкнулся. А сам Серега этого тем более не увидел. И только утром – пассажиры, которые в этом отсеке сидели, рассказали нам, как Серегин черный ботинок, а за ним и мой, коричневый, на столе, где они бледную курицу ели, мелькнул. Эту историю пассажиры, никаких других историй в своей жизни не знавшие, долго потом своим внукам рассказывали.

Так и проехали мы из Таллинна в Питер неизвестно чем – не стюпом, но и не бухом. Только утром, воскреснув с бодуна уже под Питером, мы вспомнили, что билеты взяли. И пропали наши билеты. Была у меня мысль как-нибудь эти билеты толкнуть или ченч им сделать. Но не до того нам было, ибо бух у нас в этом поезде встал сразу, как только воскресли мы.

Ворвались в Питер. Флэт забили в гостинице Октябрьской, которую сразу переименовали в Октябрьский готель. Вышли на Невский, вошли в ресторан Кавказский, а там – бух праздничный стоит: пипл Восьмое марта справляет.

Присоединились и мы. Глянь – вокруг нас практически все, как и мы, в пиджаках и галстуках: солидные свинякующие мужчины и свинякуемые ченчины.

Музыка гремит, солидные свинякующие мужчины отплясывают, свинякуемые ченчины в пелвис упитые на белые танцы зовут. Долго ли, коротко – оказалось, что нам расплатиться нечем. Отдали мои часы. Наутро в готеле Октябрьском воскресли, и ченчина какая-то, весьма пелвисастая, с Серегой слипила, пытаясь ему утреннее Запорожье востворить.

Выпроводили ее, и я сказал:

– Как домой выдвигаться будем – неужели стюпом?

Серега сказал:

– Стюпом не выйдет: буха совсем нет. А с бодуна – только по билетам можно.

Тут в моей больной голове решение созрело. Дело в том, что у меня в Питере дядька живет и всегда меня в Питер в гости зовет. Теперь я и понял: пора мне дядьку питерского навестить.

Сказано – сделано. Еле копейки какие-то наскребли на метро, да двушку на позвонить пришлось аскать. Непривычное это дело – двушку аскать: не по двушке на пиво суммировать, а на самом деле – на позвонить.

Дядька, Николай Егорыч, нас принял весело: взбухнули мы с ним по чуть-чуть, тетьку с Восьмым марта поздравили, и я сказал:

– Дядь, а дядь? Дай мне полтинник взаймы.

И дядька сказал:

– А чего бы не дать?

На этот полтинник мы бы могли и с готелем Октябрьский расплатиться, и билеты до Москвы взять, и даже в Москву побухивая поехать.

Так мы и решили, да только, проходя опять по Невскому, мимо ресторана Кавказский, мы с Серегой автоматически туда завернули, и бух там немедленно знатный встал. В те далекие годы надо было хорошо постараться, чтобы в ресторане полтинник пропить, но мы с Серегой это сделали. Кончилось тем, что на сей раз Сереге пришлось уже своими часами доплачивать.

Выход был один: ехать в Москву стюпом. Часов нам было не жалко: едва образовавшись в Москве, мы сразу взяли бы новые часы, ибо в Москве деньги лились рекой. В принципе, они и по всему Союзу лились, за счет аска, но в Москве аск был самый стремительный.

Ведь правда: не скажешь же ты, что приехал из Вильнюса, если ты сам в Вильнюсе? А в Запорожье, например, в городе, а не в минете, – скажешь, что ты приехал из Вильнюса, так тебе запорожцы не только денег, но еще и своей восточноукраинской пихвы дадут. Потому что нечего тут из Вильнюса быть, цивилизованный, а надо как мы, инженерами-химиками быть.

Вот, вышли мы из ресторана Кавказский без копейки денег, но с водки батлом и пошли, побухивая, по ночному праздничному Питеру, и вышли на какое-то странное место, которое было искаженное все, словно во сне. Тут и встретился нам пляшущий мент, но об этом я лучше в скобках скажу. Пусть это будет вроде вставной новеллы, как в средневековых романах.

Рассказывают, что образовавшись в Питере 8 Марта 1985-го года, глубокой весенней ночью, мы с Серегой вышли на некое странное место, будто бы бухом искаженное. Это был вроде как перекресток, но какой-то неправильный, кривой. Мы никак не могли понять его сути: здания были остроносые, вроде кораблей, а улиц от этого перекрестка отходило не четыре, но гораздо больше, и сколько их было – мы никак не могли сосчитать.

Серега ломал над этим голову, ломал, да бросил: пошел пфиу делать, встал у стены, упершись в стену струей. И тут вижу: из темноты фигура идет. И чем, ближе она подходит, тем яснее мне становится, что это не кто иной, как мент.

Маленький такой мент, очень маленький, как космонавт Гагарин, такой маленький, что его даже не мент хочется назвать, а ментик.

Идет, а на поясе огромная рация болтается, идет прямо к нам, и тут понял я, что именно так и выглядит настоящий стюп.

Маленький, идущий прямо к тебе мент с огромной рацией, когда ты стоишь у стены в Питере и пфиу делаешь.