Возле кровати стоял белый телефон. Он зазвонил. Я сняла трубку. Лора, вся в слезах.

– Где ты была? – рыдала она. – Почему не приехала?

– Ты о чем? – не поняла я. – Мы приехали точно в срок. Успокойся, я тебя плохо слышу.

– Ты даже не отвечала! – заливалась слезами Лора.

– Господи, да о чем ты?

– Папа умер! Он умер, он умер! Мы послали пять телеграмм! Рини послала!

– Подожди. Не торопись. Когда это случилось?

– Через неделю после твоего отъезда. Мы пытались звонить. Мы обзвонили все гостиницы. Нам сказали, что тебе передадут, нам обещали. Они что, не сказали?

– Я приеду завтра, – сказала я. – Я не знала. Мне ничего не передавали. Я не получала никаких телеграмм. Ни одной.

Я ничего не понимала. Что случилось, как это произошло, почему папа умер, почему мне не сказали? Я сидела на полу, на пепельном ковре, скорчившись над телефоном, будто над хрупкой драгоценностью. Я представила, как в Авалон приходят из

Европы мои открытки с веселыми пустыми словами. Может, до сих пор лежат на столике в вестибюле. Надеюсь, ты здоров.

– Но об этом писали в газетах! – воскликнула Лора.

– Не там, где я была. Не в тех газетах. – Я не добавила, что вообще не прикасалась к газетам. Слишком отупела.

Всюду – на пароходе и в гостиницах – телеграммы получал Ричард. Я так и видела, как его аккуратные пальцы вскрывают конверт, Ричард читает, складывает телеграмму вчетверо, прячет. Его нельзя обвинить во лжи – он ни слова о них не говорил, об этих телеграммах, – но ведь и это ложь? Разве нет?

Он, наверное, договаривался в гостиницах, чтобы меня ни с кем не соединяли по телефону. Никаких звонков, пока я в номере. Намеренно держал меня в неведении.

Сейчас вырвет, подумала я, но тошнота отступила. Через некоторое время я спустилась вниз. Кто себя в руках держит, тот и победил, говорила Рини. Ричард сидел на задней веранде и пил джин с тоником. Как предусмотрительно со стороны Уинифред запастись джином, сказал он – дважды. Второй бокал ждал меня на столике – стеклянная столешница на коротких кованых ножках. Я взяла бокал. Лед звякнул о хрусталь. Вот так должен звучать мой голос.

– Бог ты мой! – Ричард глянул на меня. – А я думал, ты немного освежилась. Что с твоими глазками? – Наверное, покраснели.

– Папа умер, – ответила я. – Мне послали пять телеграмм. Ты не сказал.

– Меа culpa [93] , – сказал Ричард. – Понимаю, что должен был рассказать, но не хотел тебя расстраивать, дорогая. Сделать ничего было нельзя, на похороны мы никак не успевали, а я не хотел тебе все портить. Наверное, я эгоист: я хотел, чтобы ты целиком принадлежала мне – хоть ненадолго. А сейчас сядь, встряхнись, выпей джину и прости меня. Утром мы этим займемся.

От зноя кружилась голова; пятна солнца на лужайке слепили зеленью. Тень под деревьями черна, как смоль. Стаккато его голоса взрывалось азбукой Морзе: я слышала только отдельные слова.

Расстраивать. Не успевали. Портить. Эгоист. Прости меня.

Что я могла ответить?

Светло-желтая шляпка

Рождество пришло и ушло. Я старалась его не замечать. Но Майру трудно не заметить. Она принесла мне в подарок небольшой сливовый пудинг, приготовила его сама из черной патоки и какой-то замазки, а сверху половинки резиновых ярко-красных вишен – точно нашлепки на сосках у стриптизерши былых времен. Еще она подарила мне плоскую расписную деревянную кошку с нимбом и ангельскими крыльями. Эти кошки пользуются в «Пряничном домике» бешеным спросом, сказала Майра; ей они тоже кажутся забавными, и она отложила одну для меня; на ней, правда, есть маленькая трещинка, но она совсем незаметна, и кошка будет отлично смотреться на стене над плитой.

Удачное место, согласилась я. Наверху ангел, и плотоядный ангел к тому же – давно пора откровенно об этом поговорить! Внизу – печь, как известно из надежных источников. А мы все – посредине, застряли на Земле – как раз где сковородка. Как всегда, теологические споры поставили бедняжку Майру в тупик. Ей нравится, когда Бог прост – прост и безыскусен, как редиска.

Долгожданная зима пришла в канун Нового года – ударил мороз, а назавтра повалил снег. За окном мело и мело – сугроб за сугробом, словно в финале детского праздника Бог вываливал грязное снежное белье. Для полной ясности я включила метеоканал: дороги занесены, автомобили погребены под снегом, повреждены линии электропередач, замерла торговля, рабочие в мешковатых комбинезонах неуклюже бродят на морозе, точно дети-переростки, упакованные для игр. Молодые ведущие называют ситуацию «текущим моментом», не теряя задорного оптимизма, как при любой катастрофе. Делая невероятные прогнозы, они сохраняют беззаботность трубадуров, цыган на ярмарке, страховых агентов или биржевых гуру, прекрасно понимая: все их обещания сбыться не могут.

Майра позвонила узнать, как у меня дела. Сказала, что Уолтер приедет меня откапывать, как только прекратится снегопад.

– Не глупи, Майра, – сказала я. – Сама выкопаюсь. – (Откровенная ложь: я и пальцем не шевельну. У меня полно арахисового масла – могу переждать. Но мне хотелось общества, а мои угрозы заняться физическим трудом обычно ускоряют приезд Уолтера.)

– Не смей трогать лопату! – завопила Майра. – Сотни старых… сотни людей твоего возраста каждый год умирают от инфарктов, потому что копали снег. И если отключат электричество, смотри, куда ставишь свечи.