Твою мать! Хули я туда иду?

И плюешь на весь этот скучный набор человеческих прелестей, на всю эту сказку, придуманную нам для раскручивания проекта «Прогресс», поворачиваешься спиной к «счастью» и идешь обратно.

И по дороге обратно понимаешь, что идешь ты к себе. Идешь к тому, кто с криком выполз из материнской утробы, к тому, кто в тебе сидит с той самой утробы, впаянный намертво божьим паяльником – к душе своей. И не только. Ты идешь к этому лудильщику и конструктору человеков – к богу, чтобы понять себя настоящего, чтобы осознать причину твоего появления на свет, свою задачу, смысл. И каждый твой шаг – осмысление, каждый твой шаг –мудрость. И вдруг ты понимаешь – у тебя ничего нет, кроме твоей маленькой и смешной жизни, кроме твоего прошлого, твоих воспоминаний и пронесшихся лет, кроме людей, которые когда-то шли с тобой рядом, кроме женщин, что давали тебе то, что могли, кроме твоих детей…

Ты часть, ты осколок сахарной пирамидки прошлого. Каждый из нас капает сладкой каплей на вершину, и она растет словно сталагмит в темной пещере.

Причины этого процесса известны только создателю. А может это просто красиво, а? И ничего больше…

Я был маленьким. Мне было хорошо, как всем. Ну, может, и не всем хорошо было маленьким, но таки большинству. И у меня был дом – двухкомнатная квартира в старом доме, с высокими потолками, где нашей семье принадлежала комната семнадцати метров. Рядом жила старушка-соседка баба Катя. И лучше этого дома ничего в моей жизни не было.

Когда родители уходили на работу, а я оставался один я играл сам с собой – в машинки, в домики, в шофера, в войну. Я брал такую самодельную выбивалку ковров, этакую жесткую стальную теннисную ракетку без сетки, тщательно обмотанную изолированным проводом. Втыкал ее между спинкой и сидением дивана, подкладывал под попу подушку и ехал. Ехал, страшно жужжа губами: ж-ж-жжжж-жж!!! Ехал на войну. Приезжал – слезал с дивана, брал в руки пистолет или ружье и стрелял по врагам: кх-кх-кх!!! Враги падали замертво, а я награждал себя медалью за храбрость, садился в машину и уезжал домой, где меня встречали тортами и конфетами, качали на руках и благодарили за избавление от супостатов.

Иногда ружье заменялось деревянным мечом или пластмассовой саблей. Но враги все равно гибли от моей руки, и я всегда приезжал домой на машине. Иногда целым и невредимым, иногда раненым, но обязательно награжденным очередным значком или медалью из отцовской орденской коробки.

Соседка баба Катя слушала мои игры из коридора и, наверное, качала головой: «Ох, горюшка-то хлебнет хлопчик!» Родителям она говорила: «Ой, ребята, ведь офицером будет! Попомните мое слово!» На что мама моя отвечала категорическим несогласием и настоятельно вдалбливала в мою прожужанную и простреленную врагами голову, что необходимо мечтать о врачебной карьере.

Я с мамой никогда не спорил. Не боялся, нет, – любил. И соглашался. Но врачом быть не хотел. Что в них хорошего? Делают больно и всегда неприятно пахнут. И еще всегда врут. Говорят тебе чего-нибудь ласковое, а сами врут – все равно будет больно.

Вот солдат – это да. Грудь в крестах – голова в кустах. Его все любят, целуют и встречают цветами.

Странно. Может быть, мне этого не хватало – чтоб меня любили? Нет. Хватало. Меня все любили. Беленький, голубоглазый, с крупным умненьким лбом. Я рано научился читать, запоминал наизусть пластинки с приключениями Незнайки и Чипполино. И когда собирались гости… Да, да, да… Банально ставили на стул и я рассказывал им стихи и эти самые пластинки.

Гости поднимали рюмки и гомонили: « Вот башка! Ученым будет!» На что мама снова возражала и говорила, что Сереженька у нас будет детским доктором, а я это подтверждал, правда, слегка отворачиваясь и краснея. Это была, наверное, первая моя ложь. Но я не хотел расстраивать маму и лгал во спасение наших с ней дружеских отношений.

Где ты мой дом? Где ты мой настоящий дом? Где моя машина, мое деревянное ружье, пластинки, довольные гости, огромный добрый папа? Где моя мама, где моя мамочка?

Этот дом невозможно вернуть. Все перемешалось в жизни так, что не осталось камня на камне от того нереально счастливого детства. Ничего. И мамы давным – давно уже нет. Не хочу вспоминать об этом. Для меня она всегда живая и никто на всем белом свете никогда не сможет ее заменить. Никто и никогда. Никакая женщина на свете.

Я хочу домой. Я пополз бы туда на коленях, разбивая лоб с молитвами о каменные заборы, что настроила вокруг меня неласковая жизнь.

Я хочу домой, но я не знаю, где мой дом.

В воскресенье с утра можно было поехать в офис. Поглядеть бумаги, скопившиеся за время командировки, сверить дебеты с кредитами, вызвать Виталика – заместителя и пополоскать ему мозги за какое-нибудь упущение, позвонить vip-клиентам или начальству – справиться о здоровье и планах. Короче, поунижаться слегка, холопски улыбаясь в трубку телефона. Бизнес есть бизнес – таковы правила. Не напомнишь о себе – забудут, суки.

Но я не стал этого делать. Не было настроения. Встал, и поехал к отцу. Тот, как всегда, при наступлении лета уезжал со своей женой в деревню и жил там до снега. Старики вообще обожают дачи и деревни. Почему казалось бы? Может, потому что деревенские корни у большинства? Но я знаю очень много людей истинно городских в третьем и более поколении. Все равно, по достижении возраста пятьдесят-шестьдесят, их тянет в деревню.