Шрифт:
– Папа, я совсем глупый, да?
– Нет, не совсем… Только не вытирай нос о мой пиджак, герой…
Это был уже прежний папа. Он повздыхал, покачал Виньку на колене и сказал озабоченно:
– Кто бы мог подумать… Вот, оказывается, сколько всего у тебя… внутри…
– Плохо, да?
– Н-нет… Ты ведь главным образом страдал за друзей…
– Папа, я понимаю, что это.. наверно, суеверия. Но если ничего такого нет, значит, и Глебки нет? Я так не хочу…
– Глебка есть, Винтик. Он всегда с тобой.
– Это, если со мной. А я хочу, чтобы он… и сам по себе… Это… совсем не может быть? Или может?..
Отец качнул его опять.
– Сложный философский вопрос. Подрастешь, поумнеешь и решишь сам… А пока вопрос другой: что нам дальше-то делать?
Винька вскочил. Сказал искренне и даже весело:
– Папа! Ты меня все-таки взгрей! За пистолет! Только скорее, пока мама не пришла. А потом сразу прости, ладно?
– Ладно… Учитывая особые обстоятельства, исполним только второй пункт твоей программы… Но теперь ты должен дать мне самое железное слово. Насчет оружия.
– Папа, я даю…
А какое именно дать слово? Честное пионерское? Но, поддавшись суевериям и не желая с ними проститься, Винька допустил червоточинку в своей бывшей пионерской неколебимости, он это чувствовал. Сказать “честное ленинское, честное сталинское, честное всех вождей”? Это, конечно, железно. Только… тут какое-то смутное ощущение, что отец незаметно поморщится от излишней Винькиной преданности вождям (может, потому, что помнит о “синих фуражках”?). Винькино сомнение было похоже на дырку в громадном полотняном портрете Иосифа Виссарионовича на рынке…
Сказать солидно и крепко “честное мужское”?… Тоже мне мужчина! Только что лил слезы, как девчонка…
Крылышки со звездочкой золотисто блестели на краю стола. Винька дотянулся, положил их на ладонь.
– Папа, я… вот… крылышками и звездой… – Он постеснялся сказать “клянусь”. Но прочно сжал кулак. Крылья были – те, которые берег и укреплял для летчиков отец. Звезда – та, на которую любили смотреть Винька и Глебка.
Отец понял. И опять посадил Виньку на колено.
– Ладно, пристегни их снова… Кобуру и портупею, так и быть, тоже забирай.
– Ага… Да разве в кобуре дело…
– Понимаю. Но все-таки…
– Папа, а вот ты сказал про Глебку: “Поумнеешь и сам решишь”… Разве как я решу, так и будет?
– Кто знает… Может быть.
– Но ведь в такое верят те, кто верит в Бога. А его же нет… Папа, а его точно нет? Или, может быть, Он все-таки есть?
Отец притих. Потом дунул Виньке на темя, взъерошил его макушку.
– Вот что я тебе скажу, сын… Только это между нами, ладно?.. Я видел на войне, как очень смелые люди крестились в опасные моменты… Понимаешь, они крестились не от страха…
– И Винцент Родриго Торес?
– И он… Он был католик, хотя и еврей… Но он-то – понятное дело, он не был коммунистом. А я видел на нашей войне, как это делали люди с партбилетами в кармане…
Винька вновь прижался щекой к пиджаку. Закрыл глаза и шепнул:
– И ты?
Отец опять взъерошил Винькину макушку.
4
Скоро пришла мама. И началась обычная вечерняя жизнь: ужин, разговоры о том, о сем. Что буфет Ивана Тимофеевича оказался рухлядью и отдавать за него четыреста рублей – безумие, лучше добавить еще двести и купить новый. И что папу продержат на аэродроме не больше двух недель, ему пора возвращаться в техникум, этого требует партком. Что Людмиле пора искать новую квартиру, пока она со всем семейством не съехала в “этой халупе” на дно оврага… Ну и так далее.
Но Винька не считал, что его разговор с отцом закончен. Когда мама ушла на кухню, а отец прилег на кровать, Винька устроился сбоку.
– Папа… Ты вот сказал, что я беспокоился о друзьях. Ну да… Но главным-то образом я боялся за себя. Что не вырасту.
– Ну, это тоже понятно.
– А как ты думаешь, я вырасту?
– Теперь-то уж обязательно.
– Я тут… по правде говоря, тоже не только о себе тревожусь. Если не вырасту… тогда кто на Кудрявой женится?
– Здрасте! Насколько я помню, ты собирался жениться на соседке Варе!
– Это во втором классе было! Теперь-то ясно, что она меня ждать не станет…
– Здравая мысль… Но потом ты говорил, что не будешь жениться вовсе.
– Я это тоже… потому что маленький был. А сейчас понимаю: когда вырасту, придется, наверно…
– А что, у вас с Кудрявой такая любовь?
– Ну… любовь не любовь, а все-таки… Папа, хорошо, если операция пройдет нормально. А если Кудрявая останется с такой ногой? Куда она тогда денется в жизни, одна-то?