Глава 15

ЗДРАВСТВУЙТЕ, Я ВАШ ДЯДЯ

Дорки, наподорки, красная печать, назад не ворочать!

Детская присказка

Семка потом и вспомнить не мог, как его от земли оторвало и понесло. Поначалу не спеша, как космонавтов, которых по телевизору показывают. Кружатся они, как листья на ветру, и с теми, что на Земле, беседуют. Однако, Семка молча летел, хотя и с открытым ртом. Как его в квартиру втянуло, от удивления он его открыл, а вот теперь закрыть никак не удавалось. Рядом же чего только не летало: и миски тебе, и кастрюли, утюг с подставкой, шапки, обувь, шуба лисья и даже приемник с проигрывателем. Одним словом, успевай уворачиваться. Семка и так, и сяк вертелся, как уж на сковородке, но не углядел все-таки. Налетело на него с размаху что-то мягкое и залаяло. Семка оглянулся и обомлел: мать честная, лает, а с виду - заяц! В другое какое время может и принял его Хмырь за недоразумение. Игру природы. А тут, когда такая свистопляска, иначе и не подумаешь, как нечистый! А потом и вовсе несусветное началось: из другой комнаты пацан вылетел, не иначе, как Томкин. Летит, вокруг своей оси крутится, а сам норовит это заячье недоразумение за уши поймать. А на роже бутерброд налип. За ним сама Томка пронеслась. Верхом на стуле... Тут Семка сразу почему-то Упырева Тятьку вспомнил. Уж на что пакостный мужичонка был, а до такого бесстыдства не доходил. Добро бы это в Горелой Тиши происходило, там каждая вторая - ведьма, а тут же, как-никак, столица. Да неужто нечистая сила по Москве так запросто среди бела дня летает? А с другой стороны, когда же ей летать? По ночам люди кругом. Соседи. А сейчас все по работам разбрелись. Летай в свое удовольствие. Всей семьей. - Однако, я-то чего разлетался?
– с неодобрением подумал Хмырь.
– С какой такой радости? За Хмырями эдакой резвости даже в Горелой Тиши не наблюдалось. Другое дело Лешаки. С тех станется. Это как Бог свят. - Не зазря Томка ихнего семени, - решил Хмырь, - ох, не зазря. Это надо же, заяц, как пес какой, прости Господи, гавкает... Так думал Семка, а его все быстрее по квартире несло и таким же макаром в ванную комнату затянуло, а там уж испуганной мордой в зеркало как ткнуло и тут же в замоченное белье с размаху шваркнуло. С головой. Хорошо хоть воздуха в запас глотнуть успел. Ну, полежал он, полежал под тем бельем, но дышать-то нужно. "А, - подумал он, - чему быть, того не миновать!" - и, отодвинув что-то пестренькое в цветочек, выставил из воды кончик носа и один глаз. В квартире, вроде, поутихло. Только Семка хотел из ванны совсем вынырнуть, как Томкин пацан объявился. С нечистым зайцем под мышкой. А тот аж охрип от лая. Вслед за ними и сама Томка втиснулась. Злая, как вепрь. - Это еще кто там под бельем разлегся?
– гаркнула она. Семку, как домкратом, подняло и по стойке "смирно" поставило. - Ну вот, стало быть, и я!
– прохрипел он, отплевываясь.
– Сколько лет, сколько зим... - Хмырь?!
– узнала его Томка.
– Здрасте-пожалуйста! Тебя-то какая нелегкая занесла?! - Да вот уж сам не рад!
– откровенно сознался Семка. - Дай, думаю, приеду, а теперь думаю, чего мне дома не сиделось... - Действительно!
– поддержала его Томка.
– Мало тут всяких неорганизованных по магазинам шастают, в автобус не пробиться, только Хмырей не хватало... - Так не с пустыми же руками!
– хитро мигнул Семка и вдруг спохватился: - Елки-моталки, деньги-то намокнут! Томка так и расхохоталась во все горло, мол, какие у Хмыря деньги, слезы... А Семка между тем, не долго думая, одним махом белье с себя в ванну назад стряхнул и ну от мокрого пояса сторублевки отстегивать. При виде растущей пачки, Томка присвистнула. - Банк грабанули, дядечка?!
– потеплевшим голосом спросила она. - Тоже выдумала, - рассердился мокрый Хмырь, - чем лясы точить, лучше бы из воды меня выпустила. Стоять зябко. Томка засуетилась. Тут же был разыскан Хмырев чемоданчик. А Семка пока из ванны выбрался и, все с себя скинув, махровым полотенцем вытерся. Насухо. Потом в белье запасное переоделся, а сверху Генкин спортивный костюм натянул. Все хорошо, только деньги девать некуда. Не под мышкой же их носить. Но Семка устроился, всю пачку двумя большими прищепками защепил и, связав их шпагатом, на шею повесил. Пусть повисят, пока штаны просохнут. Небось, на виду целее будут, а с другой стороны Томка с пацаном полюбуются. Кому ж неохота перед столичными родичами своей удачей козырнуть?.. Но и ему, однако, чего по его приходе в доме творилось, любопытно. Вокруг, куда не глянь, разгром. А спросить не с руки. И все же не удержался - спросил: - Чего это вы разлетались с утра пораньше? Прямо Аэрофлот на дому... Томка в ответ промолчала, только на пацана своего зыркнула. Как ожгла. Но тот ничего, не сморгнул, - сразу видать - Пашкин корень. Глаза свои лешачьи выкатил и длинноухого к себе покрепче прижал, а тот опять тявкать начал. Так они друг на дружку глазами сверкали, пока Томка не плюнула и в другую комнату не отправилась. Семка, тот, от нечего делать, за ней пошагал. Через всю квартиру. А она шла, шла, да над какой-то банкой и присела. Банка, как банка, только светится. А свет такой тревожный, как у "скорой помощи", хотя гораздо красивее. Разноцветный. И сирена не бибикает. Томка между тем руку осторожно протянула и пальцем эту банку потрогала. И тут же сама вся засветилась, а из глаз даже искры посыпались. От неожиданности Семка на пол сел. "Ничего себе баночка, - подумал он. Интересно в магазине такие продают или с рук где достала? И на что она нужна такая? Может это прибор какой медицинский? Редкий! Ему бы радикулит полечить в самый раз... Авось сгодится. Или может для других каких целей"... Тут у Семки как-то сразу из головы вон то, за чем он сюда прикатил. Банка одним духом все это излишество вытеснила. Так в душу запала. Что-то в ней было такое... - Только не уступит она ее, холера...
– зная Томкин сквалыжный характер, с тоской подумал Хмырь.
– Али цену загнет на радостях, никаких денег на хватит... А тут еще пацан с зайцем притопал. - Чтой-то они все с живностью ходют?
– вспомнив бабку с петухом, подумал Семка.
– И живность все какая-то ненормальная. Хулиганистая... - Ты где это взял?
– между тем спросила у пацана Томка, продолжая метать молнии из глаз. Пацан опять не ответил, а в свою очередь над банкой наклонился и толкнул ее, только уже посильнее... В тот же момент его к другой стенке отнесло. Вместе с зайцем. - Так его!
– радостно подумал Семка.
– Неча чужое лапать!
– впопыхах он уж о банке, как о своей думал. - Продай!
– хриплым от волнения голосом предложил он Томке. И замер, ожидая ее решения. Томка с удивлением уставилась на него. - Да хоть задаром бери, - внезапно выпалила она, - только условие мое такое: чего хочешь делай, а чтоб ни тебя, ни энтой заразы и духу в доме не было! Не веря своему счастью, Хмырь осторожно приблизился к банке и ласково, чуть касаясь, поднял ее. На удивление банка на Семкино прикосновение внешне никак не среагировала, но зато внутри у него разлилось такое тепло, как будто был он не в разгромленной московской квартире, а на берегу моря, где большое июльское солнце прожаривало его насквозь ультрафиолетовыми лучами. С большими предосторожностями, как новорожденного, перенес Хмырь банку к своему чемоданчику, где бережно уложил ее на самое дно, заботливо укутав в толстый свитер из козьей шерсти. Потом к костюму кинулся. И тут чудо. Костюм-то сухой абсолютно и, кроме всего, выутюжен. А на брюках стрелки. Но у Семки к тому времени удивляться сил не было. Так что костюм он надел, деньги по карманам рассовал, чемоданчик под мышку - и только его и видели. Даже не попрощался. Пока Томка не опомнилась. Дверь распахнул и со всех ног по лестнице вниз бросился. А в раскрытую дверь вслед ему несся заячий заливистый лай...

Глава 16

ИГРА БЕЗ ПРАВИЛ

И звезда с звездою говорит...

М. Ю. Лермонтов

Валерка бежал сломя голову, не разбирая дороги. Так что даже не заметил, как в лесу очутился. Ноги сами принесли. Только, надо сказать, это был не совсем лес, а "зона отдыха" района, поэтому находился он недалеко, прямо через дорогу от дома. Поэтому не удивительно, что Валерка туда подался; честно говоря, и бежать-то больше было некуда. А тут какой-никакой, а все же лес, хоть не густой, а спрятаться в крайнем случае на какое-то время можно. Короче, так или иначе, а опомнился Валерка в лесу. Тут наконец отдышался. Воздух способствовал. После трехнедельных дождей земля размокла и теперь прошлогодняя листва, густым ковром пружинящая под ногами, просыхая, одуряюще пахла осенью. Повсюду, как по команде, поднялись стройные ряды ландышей и тоже пахли вовсю, но только уже весной. Одним словом, благодать. Дыши - не хочу. Всей грудью. Кругом тишина. Погони не видать. Самое время дух перевести и мозгами пораскинуть, чего дальше-то делать. Валерка так и поступил: воздуху побольше в легкие набрал и с мыслями собираться начал. Сначала все по порядку вспомнил с чего началось: как Юрка ему историю с бабкой Мотрей изложил и как ему потом мысль про петуха в голову пришла, что не простой это петух, а к нам с заданием засланный, и про лифт, и снова про бабку... И как все он это вспомнил, то прежде чем свои дальнейшие действия намечать, ну и ну, подумал. Впрочем, ничего удивительного, на его месте любой бы так подумал... И тут Валерка вдруг вспомнил, как сам себе поклялся, что если из этой передряги выкарабкается, то обязательно с Ликой Волковой познакомится. Точной уверенности, что он из нее уже выбрался, у Валерки пока еще не было, но передышка была налицо, так что он все остальные мысли в сторону отставил и начал о Лике думать... И только успел он ее себе мысленно представить, как она тут как тут очутилась. Идет, как ни в чем не бывало, между деревьями. И ландыши собирает. Валерка глазам своим не поверил, хотя за сегодняшнее утро ко всяким чудесам слегка попривык. Однако, ущипнул себя покрепче, потом глаза закрыл и снова открыл. Но Лика исчезать не собиралась, а, наоборот, подходила все ближе... Валерка, стоя за толстым ясенем, соображал, как же это все произошло? Соображал-соображал и, грешным делом, всю вину на себя свалил. Вот, оказывается, что с ним вытворили. Надо же какая сила... Интересно только, управляемая она или же нет... Во всяком случае, теперь ему, Валерке Ерохину, прежде чем подумать о чем-то или о ком-то, нужно крепко подумать: думать об этом или не думать... А то глазом моргнуть не успееешь, и как в сказке - "Стань передо мной, как лист перед травой"...
– оно и явится... Невесть что! Неровен час, такое удумаешь, что потом три пожарных команды с милицией и "скорой помощью" не расхлебают. Только успевай звони 01, 02, 03. Как только Валерка это сообразил, он тут же все лишние мысли из головы постарался выкинуть и думать о чем-нибудь безопасном и нейтральном. Но думать все равно у него получилось только о Лике, а поскольку она уже все равно была тут, то Валерка подумал, что думая о ней, он уже ничего страшного больше не сотворит. А Лика, между тем, совсем близко подошла и к тому же ясеню, за которым Валерка притаился, прислонилась, только с другой стороны. Вроде, самое время клятву вспомнить и начать знакомиться. Валерка вздохнул для храбрости поглубже и решился, он уже даже шаг вперед сделал, но в последний момент засомневался. Еще неизвестно, как она к своему перемещению в лес отнеслась, а тут вдруг он, как снег на голову. Того и гляди, с перепугу на весь район завизжит. Доказывай потом, что во всем инопланетяне виноваты. Кто тебе поверит. Он бы и сам не поверил. Так что, подумал он, только визгу сейчас не хватало... Вообще-то обычно Валерка на женский визг ноль внимания, фунт презрения, на то они и девчонки, чтобы визжать. Но одно дело одноклассницы или, скажем, соседка по двору, а тут "восходящая звезда", как никак... "Интересно, подумалось ему вдруг, - а как "звезды"-то визжат? Пусть даже восходящие? Может стоит попробовать? А то когда еще такой случай представится?.." Но, нужно отдать нашему герою должное, он эти нахальные мысли тут же от себя гнать начал. И прогнал. Тем не менее, нужно было на что-то решаться. Не прятаться же как дураку за деревом до второго пришествия. И Валерка слегка кашлянул... Раз, другой и замер в ожидании... Не прошло и мгновения, как из-за ствола высунулась Лика. Лицо у нее было какое угодно, только не испуганное. О визге не могло быть и речи. Это обстоятельство очень обрадовало Валерку: - Я в ней не ошибся, - подумал он. - Привет, - сказала Лика.
– Ты откуда здесь взялся? Вот те раз, подумал Валерка, я откуда взялся, а сама-то она знает, где сейчас находится и как сюда попала... Но спрашивать об этом он не стал, а вместо этого, смутившись, еле выдавил из себя: - Живу я тут... - А-а...
– Лика насмешливо оглядела его с ног до головы.
– Прямо тут в лесу и живешь? - Нет!
– Валерка растерялся.
– Не совсем. Рядом... - В болоте?
– продолжала допытываться Лика. Валерка разозлился. Если бы это какая-нибудь другая девчонка была, из класса, например, или из двора, хотя бы и Ленка Косачева, которая признанная красавица на все пятые классы, он бы ей так ответил, на всю жизнь бы запомнила. А тут все-таки "звезда"... Но он все равно разозлился, потому что пусть ты даже трижды "звезда", а воображать тут нечего..." Тоже мне: девочка-балетница, воображуля, сплетница...", - подумал он, а вслух как можно ехиднее заметил: - Между прочим, тут никакого болота нет!
– но тут же опомнился и, поменяв тон, добавил, - Зато озеро есть. Хочешь покажу? Там и лодки напрокат выдают. По паспорту. Но мне и так дают. Там у меня начальник знакомый. Дядя Кеша... Хочешь покататься?!
– неожиданно для самого себя предложил он. И испуганно уставился на Лику. Но Лика, вопреки ожиданиям, не заставила себя долго упрашивать. - Хочу!
– радостно согласилась она.
– А можно мне сесть на весла? Я, честное слово, умею грести. Меня специально учили, для одной картины, я там внучку рыбака играла. Мы в Одессе снимали!
– затараторила она. Это упоминание о "звездной" жизни несколько подпортило впечатление от быстрого согласия Лики, но во всем остальном она вела себя настолько, как выразился бы Юрка, не по-девчоночьи, что Валерка тут же простил ей это невольное хвастовство. Помедлив минутку для солидности, он сказал: - Можно! Думаю, дядя Кеша возражать не будет...
– а про себя подумал, что все-таки она "свой парень", хотя и "звезда". А Лика, между тем, уже схватила его за руку и, нетерпеливо теребя ее, продолжала тараторить: - Пойдем! Ну, где же твое озеро? Давай быстрее, а то меня каждую минуту хватиться могут! - Это точно!
– подумал Валерка.
– Хватятся, как пить дать, хватятся! Если уже не хватились! Интересно, что она делала, когда я ее сюда выдернул? Представляю себе что было, если она прямо у всех на глазах исчезла... Валерка и в самом деле, представив себе это, помотал головой. И тут же, очевидно от сотрясения, тревожные мысли стали приходить одна за другой. А как же ее назад отправлять? Знать бы как это делается? Заклинание какое-то может нужно произнести или просто сосредоточиться? Ну и морока с этими инопланетянами. Все у них не как у людей...
– и тут Валерка вдруг вспомнил, как Юрке отец однажды привез замечательную игру, в которой все было исключительно хорошо, кроме одной мелочи: правила как в нее играть были очень красиво отпечатаны на японском языке. Целый месяц прошел пока удалось найти переводчика и узнать в чем дело. Так и тут: дали человеку способность, а как ею пользоваться не объяснили. - Да, - подумал Валерка, - тут переводчика и за сто лет не сыщешь, это тебе не японский. А что делать? И, главное, как Лике объяснить, что с ней произошло!
– он поглядел на готовую нестись со всех ног Лику и, в который раз за свою короткую жизнь, пришел к горькому выводу, что женщины все-таки очень легкомысленны. Ее зашвырнуло черт знает куда, а ей хоть бы хны. Готова бежать на лодке кататься с первым встречным. Хотя никакой я не "первый встречный"!
– подумал он.
– Но что же все-таки делать?
– и тут просто масса наразрешимых проблем выстроилась перед его внутренним взором. С мужеством отчаянья он решил разрубить этот "гордиев узел" одним ударом. - Я тебе должен все объяснить!
– выпалил он, удерживая Лику за руку.
– Тут не все так просто... - А чего объяснять?
– удивилась Лика.
– А!
– понимающе покачала она головой.
– Нет тут никакого озера. Ты все наврал?! - Ничего я не наврал!
– обиделся Валерка.
– Просто инопланетян поналетало к нам полный дом!
– и Валерка, захлебываясь, единым духом выложил Лике все, стараясь придерживаться хронологии событий и ничего не пропускать. Поначалу Лика глядела на него недоверчиво, особенно смущало ее то обстоятельство, что Валерка в своем рассказе то и дело употреблял пословицы и поговорки: "Не мала баба хлопоту, да купила порося", "Баба с возу - кобыле легче", "Главное прокукарекать, а там хоть не рассветай", "Курам на смех", "Индюк думал, да в суп попал", "Как с козла молока", "Что кому, а курке просо", "Яйца курицу не учат!", и наконец "Курица не птица, баба не человек" - так я сыпались у него с языка. Но, по мере того, как его рассказ обрастал новыми подробностями, она сама не заметила, как заслушалась и поверила всему рассказанному от первого до последнего слова. Несмотря на пословицы. - Я с вами!
– сказала она, после того, как Валерка закончил свой рассказ словами: "Только, чур, никому ни слова. "Слово - серебро, молчание золото!" - и протянула ему руку. В полном восторге Валерка схватил ее и, уже не в силах сдерживать чувств, выпалил: - Один за всех! - И все за одного!
– как эхо отозвалась Лика. В этот торжественный момент между деревьями показался бегущий, Валерка узнал его сразу - это был тот самый человечек в большой кепке, которого совсем недавно клюнул Бульон. Он бежал так, как будто за ним гнались. - Прячься!
– приказал Валерка, толкая Лику за дерево.
– Сейчас ты их увидишь! Человечек, прижимая к себе чемоданчик, пронесся мимо. - Вот нечистая сила!
– почему-то подумал Валерка и тут же пожалел об этом. Потому что между деревьев показались они... Мать честная, что это было за зрелище... - Неужели это опять я?!
– в ужасе подумал Валерка. Накаркал! Вот не было печали, да черти накачали... Только чертей тут не хватало...

Глава 17

ВОЗВРАЩЕНИЕ

...Сюда я больше не ездок...

А. С. Грибоедов

Семка впопыхах как во двор выскочил, так и дальше собрался, но вдруг про петуха с бабкой вспомнил и глазами вокруг себя шарить начал. Но их, слава Богу, чтоб им пусто было, нигде не видать. И на том спасибо. Ну тут Хмырь и вовсе духом воспрял и тем же путем под арку, и к остановке направился. А автобуса, как назло, все нет и нет. У Семки же от радости зуд внутри, ноги на месте не стоят, тем более вон же оно метро, отсюда видно. Напрямик, через лесок в низинке, рукой подать... Лесок, видать, завалященький. Ну, Семка и не выдержал, припустил... Он его в два счета проскочил и с разбегу прямо на пригорок выбежал. Глянул вниз и глазам не поверил - Горелая Тишь. Вся, как есть. Он-то уж думал после паводка, что навсегда от нее избавился. АН нет. Ишь, где его достала. Стоит. Как ни в чем ни бывало. Будто испокон веку здесь находилась. - Это как же ее, холеру ясную, сюды занесло?
– подумал было Хмырь и тут же решил: - С нее станется. И не такие штуки выделывала, ежели припомнить... На всякий случай Семка подольше поглядел: а вдруг не она?! Она! Как новенькая. И даже изба его на краю прилепилась, как будто и не сносило ее никуда. "Ей-то откудова здесь взяться?! Вот непутевая, подумал Семка, - понравилось ей, значит, с места на место шлендрать..." Тут у Семки в голове окончательно все перемешалось и вовсе несусветное полезло, стоял как вкопанный и сообразить не мог - то ли ему себя крестом осенить, то ли со всех ног деру давать, куда глаза глядят... Стоял, думал, так и сяк прикидывал, а тут на него из лесу нечисть разная со всех сторон полезла. Такое и в кошмарном сне не приснится. Один другого краше. Уж чего Семка в своей жизни в Горелой Тиши навидался, но такого не приходилось. На что Упырев Тятька был страшон, но в этой толпе и он за красавца бы сошел. Потому в ней ни одного по-настоящему человеческого лица не было: у кого рыло с клыками, у кого клюв, а у одного с мордой как у кота и вовсе на голове рога. Окружили они Семку со всех сторон и, видимо, принимая его за своего, начали вопросы разные задавать. Надо сказать, странные вопросы: "Когда перерыв?", "Кто им выдаст талоны?", "Скоро ли их повезут назад в город?". Хмырь только успевал от одного к другому поворачиваться и глазами хлопать. Увидев, что от него проку в разговоре, как от памятника, они от него понемногу отстали и друг с другом разговоры завели. А Хмырь тут же стоял, как вкопанный, но вот что странно, хотя и по-русски, вроде, нечисть про меж собой разговаривала, а ни одного слова Семка понять не мог. Хоть убей. Ум за разум зашел. Мыслей в голове ни одной. Как ни искал. Гуд стоит, а мыслей - ни-ни... Одна каша, которую в одиночку нипочем не расхлебать... Хотел все же Семка на всякий случай крест махнуть, авось поможет. Чем черт не шутит! Рука не поднимается. А нечисть, между тем, поогляделась маленько и в Горелую Тишь направилась. И там по избам живо разбрелась и обживаться начала. По-хозяйски, основательно... Семка же, стоя на пригорке все это терпел, потому, ежели честно, страшно было. Только, как до его избы добрались, из него испуг разом весь выскочил, как рукой сняло. Что ж он родную избу в обиду даст?! К тому же там и добра навалом. Свое, не чужое! Одним духом в мозгах все на свои места встало. Семка вокруг огляделся, чего бы в руки взять? Не с пустыми же в драку лезть. С детства не имел он такой привычки. Это у них, надо сказать, семейное. Испокон веку Хмыри, ежели вокруг кулаки замелькали, норовили жердину из забора выворотить. Так оно спокойнее. И тут Семка не стал изменять семейным традициям, березку поваленную углядел и запасся... "Что ж, - подумал, - ежели ты нечисть, то на тебя кола не сыскать? Ошибаешься!" А, между тем, в Горелой Тиши вот что происходило: возле Хмыревой избы нечисть слегка замешкалась. Чего-то у нее с избой не заладилось. "Ага, - злорадно подумал Семка, - не все коту масленица. Хоча ты и нечисть, а, видать, и в твоем паскудном деле не все гладко выходит. Нашла коса на камень!" А пока он вот так злорадствовал, нечисть туда-сюда бегала, веревки какие-то между изб тянула, друг на дружку в голос орала - а все ни в какую, ни "тпру", ни "ну"... Помучались они так впустую минут пятнадцать и дальше бы наверное возились, как вдруг один, с виду человек как человек, но судя по голосу - главный у них, как завопит, так что даже Семка на своем пригорке его услышал и озверел. - Раз с ней ничего не выходит, - вопил главный, размахивая туго набитым портфелем, - сноси к чертовой матери! Времени нет! Чего они с ней сотворить хотели, Бог их разберет. На то она и нечисть, что в ее делах сам черт ногу сломит, однако, чем-то Хмырева изба им поперек горла стала. И с краю стоит, думал Семка, наливаясь злостью, и на отшибе, и виду в ней никакого - а этот с портфелем в одну душу: убрать ее, потому при ней ничего не выйдет... - Это хорошо, ежели не вышло б, - подумал Хмырь. А вдруг выйдет и избу снесут впопыхах, она хоча и приладилась с места на место егозить, однако другой же у него нет. Вот кабы за нее какого отступного отвалили... Только с кого его стребуешь? С нечисти? Ну да, догонют и еще дадут... Но тут Семка увидал, что они за избу не в шутку взялись, того и гляди снесут. Откуда только в нем эта прыть взялась. Прямо со всех ног понесся. А березкой перед собой размахивал и что вокруг подвертывалось косил за милую душу. Таким макаром сквозь всю Горелую Тишь прогарцевал. Нечисть поначалу в разные стороны подалась. А потом опомнилась и березку отнимать кинулась, но, поскольку порядка у них никакого не было, то больше мешали друг дружке, чем Семку удерживали. Так что он тех, кто поближе оказался, во все стороны раскидал и с разбегу к избе своей прорвался. И, надо сказать, в самый раз. Еще бы минута и разнесли бы ее, родимую, в клочки, места бы живого не оставили. Со всех сторон ее облепили: кто с ломом, кто с веревкой, кто с топором. Ровно мухи на сало, успел подумать Семка, далась она им... Ну, Хмырь их живо оттудова березкой сковырнул и вовнутрь кинулся, чтоб, значит, за имуществом приглядеть. Опять же, изнутри оборону держать легче. Ну, значит, он в избу заскочил, дверь на засов, сверху крюк накинул и березкой для верности подпер. Затем дух перевел и огляделся... Итак и сел! - Батюшки-светы, - подумал, - что ж оно такое на свете сегодня творится? Какое уж тут имущество, какая оборона, когда от избы только одна-то стенка и осталась. Ту что с улицы видать. Другие куды подевали? Когда растащить успели? Ведь глазом же не моргнул. Одно слово: нечисть! А она уже тут как тут, легка на помине. Семку окружила, рыла нахальные повыставляла и ржет почем зря. - Что, дядя, - один с носом до губы и с ослиными ушами спрашивает, - попал как кур во щи?! Тут Семка себя наконец крестом осенил. Но, как и думал, этой столичной нечисти его крест, как слону дробина. - Во-во, - заорал еще один, у которого вместо лица волчья морда, - ты еще нам "Отче наш" прочитай! Но тут главный вмешался, чей голос Семка на пригорке слышал, на лице у него никаких отклонений не наблюдалось, одно только: лысый был, как колено. - Товарищи!
– сказал лысый, как на собрании.
– Что за шутки в рабочее время?! Товарищу объяснить надо! Товарищ не понимает куда попал...
– а сам Хмыря под ручку берет и в сторону от избы оттеснить пытается. Ну тут Семка и вовсе озверел, прямо как в голову ему ударило и Томкин пацан с зайцем, и все его полеты, и сама Томка, и нечисть эта, и изба порушенная безвинно, так что он вырвался у лысого из рук и завопил во все горло! - Гусь свинье не товарищ! Сгинь, нечистая сила!
– и поскольку он березкой дверь подпер, то начал от лысого чемоданчиком отмахиваться. Раз махнул, другой, только вдруг завертело его, закружило и куда-то понесло, в который раз уже за это злосчастное утро. "Уж больно погода сегодня летная", успел подумать Семка, зажмуривая глаза... А когда открыл их, то оказалось, что сидит он на полу в своей собственной избе, как будто и не уезжал никуда. Вокруг все четыре стены стоят и крыша над головой. Хмырь на ноги вскочил и к окошку. Глянул - деревья стоят, а внизу море плещет... Приснилось ему что ли, что он в Москву летал? По карманам себя хлоп - деньги на месте. Вынул, пересчитал - все как есть... И тут вдруг из пачки бумажка какая-то зелененькая на пол выпала. Семка нагнулся и поднял. Это был билет на самолет в Москву. С оборванным краем. Стало быть не приснилось ему это. Тут Семка про банку вспомнил. И сразу к чемоданчику бросился, раскрыл и начал оттуда вещи вытряхивать. Все перерыл. Свитер три раза подряд туда назад выворачивал... Банка исчезла. Как и не было ее.

Глава 18

ТРОЕ В ЛОДКЕ

Мы на лодочке катались золотистой золотой...

Народная песня

Класс замер. Немая сцена длилась гораздо дольше, чем в бессмертной комедии Гоголя. А потом, как по команде, все начали тереть глаза. И Дмитрий Юрьевич первый. Но, поскольку на нем были очки, он сначала снял их и тщательно протер, а, когда это не помогло, за глаза взялся. Но и после этого Валерка назад не появился. И вот тогда Юрка просто физически почувствовал, что у всех на языке вертится один и тот же вопрос, на который у него, к сожалению, не было ответа. Если честно, он бы этот вопрос сам с удовольствием кому-нибудь задал. Только вот кому? То есть, он понимал кто знает на него ответ, бабка, но сам бы он к ней ни за что не пошел спрашивать. А кроме нее, пожалуй, никто не ответит, разве что петух... Но и к нему он не пошел бы за ответом... Поэтому Юрка не стал ждать, когда на него эти вопросы посыпятся, а стрелой вылетел из класса. Ввиду его отсутствия, вопрос остался открытым. Рты тоже. - Да-да...
– только и произнес Дмитрий Юрьевич. Больше никаких слов ни у кого не нашлось. А Юрка, между тем, преодолев коридор, лестницу и вестибюль, выскочил не улицу. Солнце светило вовсю. Юрка прищурился и подумал: - Ну и денек!
– но тут же поймал себя на том, что подумал он это без всякой иронии. Денек и в самом деле был на славу. И вот что странно, несмотря на все произошедшее, голова у Юрки была ясная до хрустальной прозрачности, как вода в горном ручье. Сумбур, который еще так недавно в ней творился, как будто этой водой смыло. Мозг жгла одна, но пламенная мысль: найти во что бы то ни стало. Он каким-то новым, появившимся у него совсем недавно, чувством ощущал, что его помощь очень нужна Валерке. И надо сознаться, что этому вновь преобретенному чувству Юрка доверился полностью. Он ни на миг не усомнился, что оно само приведет его куда надо и, мало того, вовремя подскажет правильные действия... И когда это чувство вместо того, чтобы привести его на остановку автобуса, потянуло напрямик, хотя между школой и зоной отдыха разлилась огромная лужа, Юрка, не раздумывая ни минуты, смело шагнул в мутную воду, как апостол, решивший продемонстрировать чудо хождения по воде, яко по суху. Однако, на сей раз чуда не произошло, то есть, пока Юрка добрался до леса он заляпался по уши, что, впрочем, никак не отразилось на его вере в непогрешимость нового чувства. Доверяя ему и дальше, Юрка бегом направился к озеру, где по причине раннего времени было пока еще пусто и только стайка уток плавно скользила по зеркальной поверхности, да на свежевымытых досках лодочного причала загорал его начальник, он же главный спасатель, дядя Кеша, Валеркин и Юркин закадычный друг-приятель. - Здрасьте, дядя Кеша!
– окликнул его Юрка.
– Валерку не видали? - Как же, - отозвался дядя Кеша, - катается! Я ему свою лодку дал, - дядя Кеша приподнялся на локте и окинул взглядом вверенное ему озеро. Лодки нигде не было видно.
– За остров заплыл небось! - И давно катается?
– замирая, спросил Юрка. - Да уж минут сорок-пятьдесят!
– ответил дядя Кеша и вновь лег на спину. - Не может быть!
– хотел крикнуть Юрка, но тут же понял, что может, еще как может. Теперь, судя по всему, с ними может произойти все что угодно. - Порыбачить не хочешь?
– между тем спросил его дядя Кеша. Вопрос был задан как бы между прочим, вроде из вежливости. Дядя Кеша изо всех сил делал вид, что кроме солнечных ванн, которые в данную минуту он принимает, его ничего на свете не волнует. Но это было не так. И Юрка это увидел сразу, даже невооруженным глазом. Надо сказать, что их дружба с дядей Кешей состоялась на почве общего увлечения рыбной ловлей. Они часами могли просиживать у воды, не сводя глаз с маленького поплавка, а зимой дружно мерзнуть над просверленной во льду лункой. Как известно рыбак рыбака видит издалека - ив этом видении возраст, образование, служебное положение в счет не идут. У них совсем другие ценности... Года два назад Юрка подарил дяде Кеше катушку японской нейлоновой лески, которую отец привез из плавания, чем тронул старого рыболова чуть ли не до слез. С этого все и началось... С тех пор к услугам Юрки, а заодно и Валерки всегда была лодка и снасти дяди Кеши. Лови, не хочу... Загвоздка состояла лишь в том, что рыба, если и была когда-то в озере, то, судя по всему, давным-давно вся вышла. Так что сиди, не сиди, а результат один. Ни лодка, ни японская леска тут не помогут. Как сказал бы теперь Валерка, на нет и суда нет... И вот в прошлом году дядя Кеша, посоветовавшись с Юркой и Валеркой, раз и навсегда решил покончить с этим существенным недостатком любимого водоема. Он взял отпуск за свой счет и уехал на неделю к другу на Волгу, откуда привез в большом баке мальков различной речной рыбы, вплоть до осетров. Друзья торжественно выпустили их в спокойную озерную воду. Дядя Кеша даже рукой вслед махнул, плодитесь, мол, размножайтесь... И конечно же им не терпелось поскорее узнать, что же из этого вышло. Но вплоть до сегодняшнего утра у них ничего не получалось: сначала лед никак не таял, а потом сразу начались грозы. Судя же по всем рыболовным приметам, рыба в озере была и в достаточном количестве. У дяди Кеши с самого раннего утра руки чесались закинуть удочку, но из солидарности он крепился из последних сил. И для Юрки соблазн был велик, но он нашел в себе силы не поддаться ему. - Потом, дядя Кеша!
– крикнул он и помчался к мостику, ведущему на остров. Дядя Кеша, не ожидавший такой реакции на свое предложение, резко сел. Все безразличие с него как рукой сняло, он с недоумением и обидой глядел вслед убегающему Юрке. Юрка же, проскочив одним махом резной мостик, очутился на острове и скрылся за деревьями. Островок находился на самой середине озера и был невелик. Пересечь его можно было за минуту, так что ровно через это время Юрка оказался на другой его стороне. После произошедшего за последние несколько недель Юрка поверил бы даже в говорящего слона. Но это уже было слишком! Хотя на первый взгляд ничего из ряда вон выходящего он не увидел. Посторонний бы наблюдатель, наверное, так бы и не понял, что его так удивило. Недалеко от берега плыла лодка, в которой находились мальчик и девочка лет одиннадцати-двенадцати, внешне ничем не отличающиеся от своих сверстников. Тем не менее, Юрка при виде их от неожиданности сел на землю. Он был готов скорее поверить в то, что Валерка, который двадцать минут назад в классе исчез прямо у него на глазах, тем не менее вот уже час, как ни в чем ни бывало, катается на лодке по озеру, чем в то, что делает он это в компании с Ликой Волковой. Так как девчонка, сидящая на веслах, вне всякого сомнения была ею. Как оказалась девочка его, можно сказать, недосягаемой мечты с единственным другом, с которым он еще утром готов был пойти в разведку, в одной лодке - в голове у него не укладывалось. Оставалась одна надежда, что это ему просто мерещится. Такая незапланированная фата-моргана в центре средней полосы. А пока он размышлял над еще одной свалившейся на него неожиданностью, на лодке его, наконец, заметили и заволновались. - Это он!
– крикнул Валерка.
– Я же говорил, что он где-то здесь... Я это нутром чувствовал! Юрка понял, что это не мираж, так как никогда не слышал, чтобы мираж разговаривал. Он поднялся на ноги и медленно пошел к воде. Лика тоже направила лодку к берегу. Валерка встал на корме и протянул Юрке руку. Юрка прыгнул и оказался с Валеркой лицом к лицу. - Ты чего?
– оглядев его с ног до головы, спросил Валерка. - А ты чего?
– в свою очередь спросил Юрка. - Я ничего...
– ответил Валерка. - И я ничего... - Откуда ты такой?
– Валерка послюнил ладонь и вытер грязь у Юрки со щеки. - А ты на себя посмотри!
– парировал Юрка и замолк, так как вдруг увидел, что родинка у Валерки переехала назад под правый глаз.
– Ну, ты даешь! - Это я даю?
– возмутился Валерка. - А кто же еще? Ты тут дурочкой не прикидывайся!
– обозлился Юрка. Исчезает прямо на глазах, а сам в этом время на лодке катается! Наш пострел везде поспел! - Сам-то ты хорош!
– не остался в долгу Валерка.
– Чего в лифте ко мне привязался? И во дворе? - Я к тебе?!
– удивился Юрка.
– Нужен ты мне, как рыбе зонтик! - А кто же, Пушкин? Как привязался со своими поговорками, как банный лист. А еще "Не укради!" - кто кричал? А чего я у тебя брал? - Ну, положим, ты у меня "Всадника без головы" зажилил!
– резонно заметил Юрка, совершенно не понимая, когда это он к Валерке приставал. - Ничего я у тебя на зажиливал, я тебе за него фонарик предлагал, сам же обещал подумать, а раз раздумал, так бы и сказал, гони, мол, Майн Рида, а то вдруг формулы начал писать разные... математические...
– кипел Валерка. - Не писал я никаких формул!
– заорал Юрка на всю зону.
– У нас математика следующий, а ты с географии исчез! - Не был я -ни на какой географии!
– заорал в ответ Валерка. И тут же оба подумали одно и то же: - Неужели ничего не помнит или притворяется?! Вот история с географией... Неизвестно, чем бы закончился их диалог, если бы в этот момент не вмешалась, до сих пор молчавшая, Лика. На протяжении всего, совершенно непонятного разговора, она сидела на веслах и, гребя потихоньку, переводила взгляд с одного на другого. Наконец она не выдержала. - Чего мы время тратим попусту?!
– сурово спросила она.
– Нужно же что-то делать! Друзья уставились на нее и спросили хором: - А что тут поделаешь? - Мужчины вы или не мужчины? Ну, на этот вопрос, даже если тебе только двенадцатый год, ответ может быть только один: - МУЖЧИНЫ!
– не задумываясь ни на мгновение, выпалили Валерка и Юрка. Опять хором. - Там может уже звездная война началась, а мы тут на лодке катаемся! высказала неожиданное предположение Лика. Вот это да! И как же это им такая очевидная мысль в голову не пришла?! Ну, Лика дает! Просто молоток, а не девчонка. Правда, она не совсем обычная, а как никак "звезда", но в конце концов, все равно женщина. А, стало быть, в таких мужских делах, как звездные войны, по всем статьям, должна понимать, как заяц в геометрии... "Хотя смотря какой заяц", - вспомнив Чингизхана, подумали они... - Бежим!
– взволнованно предложил Юрка. - Может еще успеем!
– с надеждой прошептал Валерка. - Вперед!
– скомандовала Лика, которая, как настоящая женщина, сразу начала прибирать власть к рукам. - А как же лодка?!
– вдруг всполошился Валерка. - Не пропадет!
– решительно отвергла его опасения Лика.
– Куда она из озера денется?! - И то верно!
– согласился Валерка. Между тем, Лика ловко причалила к острову и ребята спрыгнули на землю. Юрка привязал лодку к дереву, Валерка вытащил корму подальше на берег. - Чего вы возитесь!
– торопила их Лика.
– За мной! Ребята, вслед за Ликой, пробежав по мосткам, нырнули в лес. И моментально в их воображении зона отдыха превратилась в зону особого внимания. Соблюдая осторожность, как настоящие разведчики, они перебегали от дерева к дереву, как будто за каждым из них затаился инопланетянин с лучевым пистолетом. И, надо сказать, что их предосторожность не была лишней. После одной из перебежек, Лика вдруг прижалась к дереву и подала мальчишкам знак не двигаться. Не понимая что происходит, друзья тем не менее слепо подчинились приказу и залегли за развесистым кустом. Некоторое время ничего не происходило и Юрка было уже собрался встать на ноги, как вдруг из-за поросли молодого папоротника высунулась рыжая голова Бульона. Он, кося глазом, подозрительно огляделся и, высоко задирая ноги, важно прошествовал буквально в двух шагах от притаившихся заговорщиков и скрылся за деревьями. Вслед за ним показалась и бабка Мотря. Она шла, держа в левой руке веретено, которым прямо на ходу сучила шерстяную нить и наматывала ее на хорошо знакомую нам банку.

Глава 19

ПО ЗАКОНАМ ЖАНРА

Быть директором картины - это значит сочетать в себе талант руководителя с талантом подчиненного

Ф. Кривин

"Двенадцать часов, а у нас еще конь не валялся!" Сколько раз в жизни он произносил эту фразу? Не сосчитать. И сразу вслед за ней: "Кого ждем? Почему не снимаем?" В том смысле: кто виноват? Потому что главное всегда найти виноватого. На иных фильмах весь творческий процесс сводился к этому. И, как правило, поиски его обычно начинались с такой, с виду невинной фразы. Так что с годами, прежде чем произнести ее, он начал очень хорошо задумываться, стараясь учесть все возможные последствия. Иногда его мудрость простиралась настолько далеко, что фильм, несмотря ни на что, получался. Так что его принято было считать хорошим директором. Официально. А иногда и самым лучшим. Это когда он вытягивал заведомо безнадежные картины. С которыми было все ясно еще тогда, когда с автором заключали договор. Уже в этот момент, он мог полностью предсказать, чем это кончится. И не только он. Потому что для этого не нужно было быть семи пядей во лбу. Одного взгляда достаточно; Тем не менее все закрывали глаза и договор заключался. Фантастика! Но за долгие годы работы в кино он и не такое видел и постепенно смирился. Единственное к чему он так и не мог привыкнуть, так это к двусмысленности своего положения: отвечаешь за все ты, а командует режиссер. Чаще всего в мегафон. До боли в ушах. Почему он сам не стал режиссером? По наивности и душевной честности. В молодости он наивно полагал, что для того, чтобы снимать кино нужен талант, а, трезво глядя на себя, он такового не находил. Позже, когда он убедился, что талант вовсе не обязателен, а зачастую просто вреден, так как мешает его обладателю доделать ленту до конца, следуя рекомендациям Госкино, все же порядочность пересилила соблазн. Но без кино жизнь казалась ему бессмысленной и он стал директором фильма. Сначала одного, потом другого, потом десятка... Талантливым! Говорили, что он на этом деле собаку съел. Возможно. Никто этой собаки не видел. Так что может и не ел он ее. Но то, что он на этом деле поседел, а потом и полысел сомнению не подвергается. Результат был налицо. Всегда улыбающееся. Нет, он не был весельчаком. Просто любил делать невозможное. А поскольку кино почему-то делали не "благодаря", а "вопреки", то есть "не смотря ни на что...", а чаще всего "не глядя", это была единственная возможность добиваться успеха в безнадежном предприятии. Звали его подходяще - Михаил Аркадьевич. Вот только фамилия подкачала Бялый, почему-то через "я". Какой это был неунывающий человек ясно из того, что он единственный за три недели беспрерывных гроз не утратил присутствия духа и ни одной из своих улыбок. Киностудия в эти дни напоминала большой аэропорт, в котором нелетную погоду объявили сразу по всем направлениям. По коридорам слонялось без дела немыслимое количество народа, вступая в ненужные разговоры, переходящие во взаимные оскорбления, припоминались обиды двадцатилетней давности, то там, то тут локальные конфликты перерастали в коллективные скандалы, доходящие в отдельных случаях до рукоприкладства. Товарищеский суд заседал все рабочее время, а так как у творческих работников оно не нормировано, то заседания длились практически круглосуточно. К концу третьей недели анекдоты все были давно рассказаны, отношения выяснены, разговоры переговорены - хоть студию закрывай вместе со всеми картинами. Ведь такой простой никакая смета не выдержит. При ее составлении, а также при утверждении плана стихийные бедствия в расчет не принимаются. И, главное, не ясно сколько это безобразие продлится. Никто на этот вопрос ответить не мог, даже Михаил Аркадьевич, ведь не Господь же он Бог. Больше всего по этому поводу шумели каскадеры, их давным-давно ждали в Ялте, где они должны были прыгать в море с Ласточкиного Гнезда. Там тоже свои сроки. Режиссер, ссылаясь на директора, как всегда умыл руки. Михаил Аркадьевич не отпускал. Чего ему это стоило. Ведь ему противостояла численность, молодость и тренировка. Михаил же Аркадьевич, не то что с Ласточкиного Гнезда, со стула не спрыгнет. Что он мог им противопоставить? Улыбку... На него кричали, а он улыбался. Просительно, обезоруживающе, непреклонно... Режиссер был спокоен. "Миша устроит", - думал он. Миша устраивал. И это устраивало всех. Даже ялтинскую группу. Действительно, Ласточкино Гнездо столько стояло, недельку еще простоит, пусть море как следует прогреется, чего ради ребяткам в холодную воду сигать, тем более с такой высоты?.. Одним словом, каскадеры согласились. И начали ждать. Но сколько же можно? И те в Ялте на дыбы. Чего им без каскадеров у моря сидеть? Погоды ждать? Так у них погоды хоть отбавляй. Солнце жарит как ненормальное. Снимай, не хочу. Вот только некого... Ну и стали телеграммы слать. Сначала простые, а потом срочные. Так что молнии стали сверкать не только за окном... Короче, не удержал. Надо сознаться, был грех. Впервые в жизни. Взяли билеты на одиннадцать ноль пять, а тут с рассвета солнце. Михаил Аркадьевич в полвосьмого уже был на студии, лично всю группу обзвонил, все как часы явились и... закрутилось. Михаил Аркадьевич перво-наперво с другой группой схлестнулся из-за героини. Те твердят, что им без нее зарез, а он им улыбается. Слово за слово, к директору студии пошли. Вышли минут через десять... - Да, с Бялым только свяжись!
– обиженно бубнил их директор. - Учись!
– потребовал их режиссер. - Учись не учись, - завистливо вздохнул их оператор, который тоже умудрился встрять в склоку, - а Миша есть Миша... Все втроем они еще раз вздохнули и уехали снимать без Лики. Михаил же Аркадьевич покатился все утрясать дальше. И утряс. Чем оправдал свою любимую присказку, что трясти нужно умеючи. И вот, когда вся группа уже стояла на главной аллее, готовая к выезду, режиссер вдруг вспомнил, что каскадеры в лучшем случае через два часа уже будут в воздухе, а летать они должны со всех дел у него в кадре, иначе он снимать отказывается. - Понимаешь, Миша, - твердил он, - у каждого жанра есть свои законы! Мы же не детектив снимаем! Ты мне скажи, в сказке должна нечистая сила летать или не должна? Должна или не должна? - Должна!
– коротко ответил Михаил Аркадьевич и, ни слова не говоря больше, помчался в аэропорт. Через всю Москву. Что долго рассказывать, каскадеров он вытащил из зала спецконтроля. Под честное слово, что отправит их сегодня последним рейсом. Багаж улетел. Но Михаил Аркадьевич и здесь все уладил: номерки передал, в Симферополь позвонил, с начальником аэропорта договорился, что багаж до прилета ребят у него в кабинете побудет, их самих в машину и на съемочную площадку обратно через всю Москву. А там, хоть шаром покати. Ничего не готово. А он каскадерам честное слово дал, которое привык держать железно. Ну, тут он не удержался и про лошадь сказал, хотя точно знал, что ни к чему хорошему это не приведет. Просто не удержался. Ну, тут началось. Все как ждали. И тут же отношения выяснять кинулись. Стенка на стенку и индивидуально. Все что за три недели накопилось друг на друга выплеснуть норовили. У Михаила Аркадьевича было железное правило: "Гаси пожар, пока не разгорелся". Оно его и не из таких передряг выручало. И он с разбегу начал эти стенки разводить. Каскадеры, как могли, помогали. Как-никак они заинтересованная сторона. Через полчаса разобрались. Малой кровью. Только режиссер охрип. Или в мегафоне батарейки сели. Начали каскадеры со своим хозяйством разбираться, а оно, как назло, ни в какую. То ли не учли чего-то при рассчетах, то ли то, чего нужно, с багажом в Ялту улетело - этого никогда никто не узнает. Так как, не успел главный у каскадеров, Валера Павлатос, приказать крайнюю избу ломать (тоже не ясно нужно ли это было или просто, чтобы время оттянуть), как вдруг откуда ни возьмись мужичонка перед Михаилом Аркадьевичем возник и ну чемоданчиком перед носом размахивать. Только он захотел его успокоить, объяснить, что это все съемка, как вдруг вокруг земля закрутилась, каскадеры на воздух взлетели, а за ними и массовка, которая, честно говоря, летать не должна была и сам Михаил Аркадьевич, чего он ни от себя самого, ни от кого-либо другого не ожидал, полетел без всяких приспособлений, как летал только в детстве во сне. Сколько все это длилось, сказать трудно, но ощущение было настолько странное и волнующее, что запомнилось на всю жизнь. Когда же Михаил Аркадьевич, наконец, опустился на землю, то первое что он услышал, как режиссер хрипит в восторге в микрофон: - Ай, класс, ребята! Высокий класс! Ай, браво! Всем спасибо! Снято! Ребята же в недоумении смотрели друг на друга, не совсем понимая, что произошло. Но для Михаила Аркадьевича произошло самое главное - этот эпизод, который костью в горле стоял столько времени, наконец-то снят. И тут он вспомнил о мужичонке. Огляделся, а его и след простыл. Нет ни его, ни чемоданчика. Как корова языком слизала. Почудился он что ли от жары? Впрочем в такой неразберихе, как сегодня, и не такое померещится. Хотел у режиссера спросить, но раздумал. Еще разговоры пойдут... А тут ему под ноги какая-то банка подвернулась и он в сердцах отшвырнул ее ногой в сторону. Михаил Аркадьевич, когда был молод, даже в самые свои лучшие годы, никогда не увлекался футболом, ни как болельщик, ни, уж тем более, как игрок. Может быть всего-то раза два или три за всю жизнь ногой по мячу ударил, а тут вдруг от его удара банка, как у какого-нибудь Пеле или Марадоны плавно поднялась в воздух и, набирая скорость, скрылась за деревьями. Михаил Аркадьевич, глядя ей вслед, покачал головой и, так ни с кем не поделившись своими мыслями по поводу случившегося, возвратился к своим обязанностям. На площадке тем временем для следующего эпизода начали искать Лику. Михаил Аркадьевич тут же включился, но, несмотря и на его усилия, ее так и не нашли. Объявили обед. Михаил же Аркадьевич в этот день дал себе зарок: никогда больше не снимать сказки.

Глава 20

ВОЙНА МИРОВ

Все смешалось в доме Облонских...

Л. Н. Толстой "Анна Каренина"

Оглядев разгром, Тамара Павловна остановила свой мечущий молнии взгляд на Чингизхане, надежно устроившемся у Генки на руках. Хотя со времени исчезновения Хмыря прошло уже минут пять и грозный заяц, слегка поостыв, перестал лаять, однако, из его оскаленной пасти все еще доносилось угрожающее рычание. - Я тебе порычу!
– нерешительно начала Тамара Павловна. Но чуткое Генкино ухо сразу уловило в этой нерешительности отзвук приближающегося цунами. Недаром этим душераздирающим стихийным бедствиям дают женские имена, ох, недаром. У Генкиного же домашнего цунами кроме имени было еще и отчество, не говоря уже о фамилии, так что бушевало оно, как правило, с утроенной силой. То что происходило сегодня с утра, несмотря на полный разгром и незапланированные полеты по квартире, по сравнению с ним, можно назвать детским лепетом, нежным дуновением ветерка... Поэтому многоопытный Генка, обладающий богатой коллекцией жизненных впечатлений по части взбесившихся стихий, ждать не стал. В то время, когда ударила первая волна, его и след простыл. Вместе с зайцем, естественно. Очутившись во дворе в относительной безопасности, отдаленный от Тамары Павловны стенами, дверьми и лестничными пролетами, Генка не успокоился на достигнутом, а сразу же постарался увеличить расстояние между собой и эпицентром ее неуправляемой силы. Ближайшим оазисом, конечно же, была зона отдыха. Генка туда и отправился. Легкой трусцой. Обычно, из ряда вон выходящие происшествия повергают большинство людей на различные размышления, из которых они делают всяческие полезные умозаключения. Но Генка не принадлежал к большинству. Он не любил жить чужим умом, как, впрочем, и своим. Не было у него такой привычки задумываться. Поэтому первые пришедшие в голову мысли, он приводил в исполнение, как приговор. Если бы кто-то из его учителей смог бы при помощи какого-нибудь нового сверхсложного прибора стать свидетелем процессов, происходящих в мозгу у "Саксофона", эти наблюдения, несомненно, послужили бы темой нескольких докторских диссертаций: во-первых, по педагогике, во-вторых - по психологии и, наконец, по уголовному праву. Но на этот раз объем информации настолько превысил размеры Генкиного мозга, что не поместившиеся мысли и факты вились вокруг его упрямой головы со стоящими дыбом волосами, как мошкара. Он от них и отмахивался, как от мошкары. Да так активно, что ни одной не удалось ужалить его настолько сильно, чтобы он хоть бы почесался. Однако, несмотря на это, настроение у него сделалось прегадостное, что при его наследственно-нелегком характере было чревато различными тяжелыми последствиями, социально-опасными для окружающих. А тут еще "Саксофон" вспомнил, что за всеми этими утренними неприятностями он так и не позавтракал. Надо заметить, что это обстоятельство никак не улучшило его настроения. Скорее даже наоборот. Как говорится, голод не тетка. Он, если честно, по характеру напоминал Генке скорее мать родную, Тамару Павловну, то есть... Короче, Генка в один миг озверел. Верный Чингизхан, который, в свою очередь, благодаря собственным музыкальным упражнениям со злополучной банкой и вытекшими из них последствиями, маковой росинки в пасти не имел, ни в чем не отстал от своего озверевшего хозяина. Он завертелся у него на руках, зарычал и начал шарить косыми глазками вокруг в поисках какой-нибудь мало-мальски подходящей собаки. На предмет учинения скандала. Отрицательные эмоции у этой пары как-то не держались внутри, стоило только подвернуться кому-нибудь, на ком можно было их сорвать, как они тут же выплескивались на неудачников в полной мере. И на сей раз зайцу с Генкой долго искать не пришлось. Из-за дома появились Валерка с Юркой. Лучших объектов для приложения разбушевавшихся отрицательных зарядов и придумать было невозможно. Во-первых, так уж издавна повелось, что Генка не упускал случая задеть приятелей, а во-вторых, как-никак, а проклятую банку-то они во двор прифутболили. Единственное, что в Генкином мыслительном процессе не составляло никакой проблемы - это найти повод для драки. В этом им с Чингизханом равных не было. Поэтому начали они одновременно... Генка давно усвоил для себя, что война без объявления имеет все преимущества. И зайца обучил тому же. Так что теперь они: один не говоря ни слова, другой даже не зарычав, кинулись на предполагаемых противников. Первый удар, несмотря на всю его неожиданность, к их удивлению оказался неудачным. Чингизхан, чего с ним ни разу не случалось за всю его заячье-собачью жизнь, промахнулся. То есть, он мог бы поклясться, что Валеркина нога прямо перед ним и он через мгновение вонзит в нее зубы, он уже даже почувствовал в пасти вкус крови... Но зубы клацнули в пустоте и заячье тело, не наткнувшись на препятствие, пролетело по инерции шагов пять, кувыркнулось в воздухе и застыло, распластанное на земле. Генка же, в отличии от своего длинноухого партнера по нападению, наткнулся на какую-то непреодолимую стену. А так как он сделал это, как делал все, со всего маха, то у него из глаз посыпались искры, на лбу начал вздуваться зловещий синяк, а правая рука повисла плетью. - Уй-уй-уй!
– завыл он. Валерка же с Юркой по-прежнему стояли перед ним как ни в чем ни бывало. Чингизхан за свою короткую жизнь испытал столько различных приключений, а в жестокой борьбе за существование столько раз выходил победителем, что испугать его было практически невозможно. Но при виде этих двоих, его вдруг захлестнуло неведомое до сих пор темное чувство страха, которое он, правда в меньшей степени, уже испытал сегодня утром, неся в зубах проклятую банку. Что-то неясное ему самому роднило этих двоих с нею. И то ли это родство, то ли собственная беспомощность перед неведомой силой выбивала его из привычной колеи. Чингизхан сел на задние лапы и завыл, потом с безумной храбростью отчаяния понесся на врага. Генка никаких чувств, кроме боли, не ощутил, но и боли было достаточно, для того, чтобы он с удвоенной энергией бросился на Юрку. На этот раз они поменялись ролями, имеется в виду Генка и Чингизхан: первый полетел прямо или даже скорее насквозь, второй же наткнулся на стену. Юрка с Валеркой опять не пошевелились. Неизвестно, вспомнили ли нападающие поговорку: "Бог троицу любит" - но факт, что они предприняли и третью попытку. Тщетно. И эта атака не увенчалась успехом. Их просто плавно отшвырнуло в сторону и они непонятным для себя образом очутились прямо у своего парадного, то есть в метрах двухстах от Юрки с Валеркой, к которым в этот момент с разных сторон приближались Соколов-старший и бабка Мотря с петухом. В руках у Александра Юрьевича был большой футбольный мяч, у бабки же Мотри клубок шерсти примерно такого же размера. Петух шел налегке. Валерка и Юрка заметались. Но Генке было как-то не до них. Что-то необыкновенное происходило как вокруг него, так и в нем самом. Чингизхан прямо на глазах вдруг начал превращаться в щенка колли, у которого от хромого русака осталась только темно-серая масть. А у Генки вместе с болью в руке и синяком под глазом исчезло его безразличие к миру. Откуда-то в голове появились мысли и не только о произошедшем с ним, но и вообще о жизни, о черных глубинах космоса, о бесконечности Вселенной, о добре и зле... Все они были такие интересные и, главное, необходимые, что Генка одного понять не мог, как он столько лет без них обходился. В каком-то блаженном расслабленном состоянии опустился он на крыльцо и, не торопясь, а как-бы смакуя, стал перебирать эти неожиданные мысли, как филателист проглядывает, любуясь, свою коллекцию. А рядом, прижавшись к нему, устроился бывший заяц, а ныне верный пес Чингизхан. Все его чувства легко было прочитать на длинной породистой морде: это было полное блаженство от ощущения наконец обретенного единства собственной формы и содержания.

Глава 21

ВТОРОЙ РАЗГОВОР ПО ДУШАМ

А поворотись-ка, сынку...

Н. В. Гоголь "Тарас Бульба"

Соколов-старший вплотную столкнулся с бабкой Мотрей уже в том серьезном возрасте, когда судьба его была полностью решена. Собственно говоря, он уже и в пять лет твердо знал, что будет моряком, дальнейшая же его жизнь был лишь подтверждением этой уверенности. Своей детской мечте он не изменил, так как с рождения отличался целеустремленностью. К тому времени, когда он появился в семье Карташевых на нем уже красовалась морская фуражка с крабом и белый китель военного моряка. Короче, ни в выборе жизненного пути, ни в удачах, ни в неудачах бабка Мотря, можно сказать, никакой роли не сыграла. Всем с первого взгляда было ясно, что то чем он стал, полностью являлось его собственной заслугой. В глубине души Александр Юрьевич очень этим гордился. Нет, он честно отдавал дань семейным преданиям собственной жены, но тем не менее за долгие годы у него все же накопилась некоторая доля здорового скептицизма. Не то что бы он полностью отрицал необъяснимое влияние бабки, просто считал, что оно несколько преувеличено, то есть относился к нему, как вообще к легендам, насчет которых еще со школьной скамьи твердо усвоил, что они так и кишат метафорами и гиперболами. В отличии от него, Ирина Вячеславовна верила в уникальные способности бабки Мотри, как говорится, "слепо и безвозвратно". Поэтому, во избежании конфликтов, свои сомнения Александр Юрьевич предпочитал держать при себе. Тем более, что один случай, опять же из детства, внушал ему некоторые сомнения. Однажды, когда он, играя в футбол на первенство ЖЭКа N 17, пробил по воротам команды Малого Козихинского переулка и мяч, минуя вратарские руки в маминых байковых перчатках коричневого цвета, влетел в "девятку", а заодно и в окно карташевской квартиры, так что общий восторженный крик, "Гол!!!" слился со звоном разбитого стекла, перед ним в тот Же миг возникла, невесть откуда вынырнувшая, бабка Мотря и, ни слова не говоря, уставилась на него круглыми, как у совы, глазами, пронизывающий взгляд которых дворовые мальчишки окрестили "рентгеновским". Александр Юрьевич, тогда еще просто Сашка, почувствовал вокруг себя звенящую пустоту, так как ребят в один миг как ветром сдуло. Оставшись один на один с бабкой, он растерялся, она же молча продолжала сверлить его взглядом. "Вот привязалась, - подумал Сашка, - того и гляди дырку просмотрит, уж лучше бы ругалась". Он уже чуть не плакал под этим пронизывающим взглядом, хотя до сих пор даже самая жестокая трепка не могла довести его до слез. И тут произошло неожиданное, бабка, встав на носки, потому что Александр Юрьевич уже тогда был выше ее на голову, погладила его по непокорному чубу. Не позволявший никому, даже собственной матери, никаких нежностей, Сашка сперва не понял что произошло, а потом к полному недоумению всех мальчишек, которые с безопасного расстояния наблюдали всю сцену, нагнул буйную голову и позволил бабке поцеловать себя в лоб.
– Больше так не делай!
– тихо попросила она. - Хорошо!
– пообещал Сашка и слово свое сдержал. От его ноги за всю дальнейшую жизнь не пострадало больше ни одно стекло. Все говорили, что это потому что он вдруг резко повысил класс своей игры. И, очевидно, они были правы, так как зашедший в гости к приятелям тренер юношеской сборной "Спартака", увидев его игру, стал обхаживать капитана со всех сторон. Но из этих попыток ничего не вышло, так как во-первых, Сашка болел за ЦСКА, а во-вторых, в тот год ему пришло письмо из нахимовского училища. И Сашка уехал поступать. И поступил. Бабка Мотря надолго исчезла с его горизонта, но это маленькое, казалось бы, незначительное происшествие Александр Юрьевич запомнил на всю жизнь. Как это ни странно. Сыграло ли оно какую-то роль в его дальнейшей судьбе сейчас уже проверить трудно, но так уж случалось, что когда капитан Соколов попадал в трудные ситуации, а их в морских походах, где обстановка максимально приближена к боевой, всегда хоть отбавляй, он каждый раз нет-нет, да вспоминал незамысловатую бабкину ласку и правильное решение как-то само приходило в голову. Вот и разберись, где тут метафора, а где гипербола. Одно слово - легенда. Когда же сама виновница этих сомнений воцарилась у них на шестнадцатом этаже и с сыном начало твориться что-то странное, Александр Юрьевич загрустил. И его можно было понять. Какой же отец не хочет, чтобы сын пошел по его стопам. Соколов-старший не был исключением. Как он жалел, что сейчас нельзя взять Юрку с собой в плавание. Из истории флота он знал, что раньше такое случалось сплошь и рядом. В рассказах у Станюкевича, например, капитаны все поголовно брали сыновей в море, даже вокруг света. Конечно там, далеко от земли, от Ирины Вячеславовны, в суровом мужском коллективе, легче было воспитывать Соколова-младшего на собственном примере. Особенно остро в последнее время стояла проблема контакта. Каждый отец рано или поздно начинает замечать, что он с собственным сыном разговаривает на разных языках. И чтобы им договориться, кому-то нужно выучить язык другого. Кому? Естественно, более старшему и более умному. И вот, когда Александру Юрьевичу казалось, что он его уже выучил и можно вроде бы начинать договариваться, он уже и рот раскрывал, ан глядь, а сын снова заговаривал на другом. И без словаря его понять было невозможно, а он если и понимал отца, то вида не подавал. И, самое главное, где взять-то этот словарь, если его в природе не существует... Когда Александру Юрьевичу было столько, сколько сейчас Юрке, любой, так называемый "мужской", разговор начинался со слов: "Когда мне было столько лет, сколько тебе..." - либо их разновидностью: "Я в твои годы..." В то время эти слова у всех буквально в зубах навязли. Чаще всего Сашка Соколов слышал их в радиопьесах. Так что как только объявляли, что будет "Театр у микрофона", он тут же выключал радио. Но от этого легче не становилось. Из фильма в фильм усталые седоватые отцы то и дело швыряли с упреком в голосе эти слова шпанистым подрастающим сыновьям. Хоть в кино не ходи. Но и в книгах было то же самое. Как сговорились... Говорят, детские впечатления самые сильные. Поэтому, наверное, как только Соколов-старший решался завести с сыном серьезный разговор, проклятые слова так и лезли на язык, так и лезли. И от них Александру Юрьевичу, как в детстве, сразу становилось тошно и все, что он хотел сказать, казалось бессмысленным. Этим утром, бреясь, Александр Юрьевич внимательно оглядел себя в зеркале. Седины не было. На него глядели молодые веселые глаза. Лицо было тоже молодое, без единой морщинки. Соколов-старший осмотром остался доволен. Он вдруг вспомнил, что "капитаном" во дворе его прозвали не только потому, что он мечтал о море, и полез на антресоли, приняв решение поговорить с сыном на своем языке. Мяч лежал в самом углу. Он был все тот же, потертый до белизны на швах, с латаным-перелатаным баллоном, короче, тем самым, которым когда-то Сашка Соколов разнес вдребезги окно карташевской квартиры. Александр Юрьевич подбросил его на руке и ласково погладил по кожаному боку. На удивление, несмотря на многочисленные заплатки, мяч удалось надуть сразу. Как когда-то, прижимая его к себе, капитан сбежал по лестнице вниз, в считанные секунды одолев все тридцать два пролета. И во двор выскочил уже не капитан первого ранга, а Сашка Соколов из Трехпрудного переулка, как будто мяч обладал такой магической силой - возвращать прошлое. Едва коснувшись ноги, он взмыл в воздух, застыл на мгновенье и, опустившись на землю, забился мелким дриблингом от носка к носку, и вновь подлетел вверх, и трижды столкнулся с головой капитана, как будто крепко расцеловал по-русски. А потом вновь вниз с ноги на ногу обманными финтами между кустов и деревьев, в полном согласии и взаимопонимании, так словно ни разу не расставались они за все эти долгие годы. Эх, сюда бы еще ребят из Трехпрудного... Эх! Так носился он, ошалев от счастья, какое-то время, приведя в недоумение дэзовского сантехника, который в отсутствии Тамары Павловны (как мы с вами знаем по уважительным причинам) совсем отбился от рук и слонялся по двору в состоянии блаженного ничегонеделания. Вдруг краешком глаза Александр Юрьевич увидел собственного сына с непременным Валеркой Ерохиным. Тогда капитан наконец остановился и подумал, что это очень ко времени. Итак, для разговора по душам теперь наличествовали все компоненты: с одной стороны он, с другой - сын и мяч посередине. Проблема оставалась только в том, как начать диалог. Вот в чем вопрос... Но пока Александр Юрьевич обдумывал его, перед друзьями как из-под земли вырос скандально-известный Генка "Саксофон" со своим разбойным зайцем. Соколов-старший затаил дыхание. Всеми возможными способами он внушал сыну, что самому в драку лезть не следует, но и, в свою очередь, спуску никому не давать. Сам он считал эту истину чуть ли не главной. Теперь ему представился случай наблюдать результаты своего, так тщательно проведенного, посева. Надо сказать, что всходы, которые он дал, очень удивили Александра Юрьевича. То, что он увидел никак не походило на ординарную драку. Капитан даже подумал сгоряча, что в его время это выглядело как-то иначе, но тут же одернул себя, драка-то уж всяко должна бы выглядеть во все времена одинаково, "ретро-драка" - абсурд, как, впрочем, и "нью-драка". Однако, то, чему он стал свидетелем ни на что вообще похоже не было, а уж меньше всего на дворовую мальчишечью потасовку. Его сын вместе с неразлучным другом, несмотря на умелые выпады Генки и нахальные происки зайца, сопровождавшиеся каратистскими скачками, выкриками, свирепым рычанием, умудрялись уворачиваться, оставаясь целыми и невредимыми и, что самое главное, при этом не двигаться с места. "Да, - подумал Александр Юрьевич, - с ними и в самом деле что-то происходит, не могли бы они вот такое с бухты-барахты вытворять, тут без бабки дело не обошлось". И только он об этом подумал, так она тут как тут: идет, как ни в чем не бывало и в руке моток шерсти держит. Размером с мяч. А за ней петух не торопясь поспевает. Генку же, наоборот, как ветром сдуло. Александр Юрьевич тоже мяч на вытянутую ладонь положил и нерешительно направился к сыну, а тот заметался между ним и бабкой, от его неподвижности и следа не осталось. А Валерка Ерохин, тот и вовсе, видимо, сбежал, то есть сразу его не стало. Был и нету. Ну, а бабка мимо Юрки прошагала, как будто и не заметила, Александру Юрьевичу даже обидно стало, будто и не сын там его в растеряности мельтешит, а пустое место И петух вслед за нею так же индиферентно прошествовал. Что за ерунда?

Соколов-старший даже засомневался, уж не мерещится ли ему в самом деле, может это и не сын никакой вовсе... Он к тому месту бегом бросился и тут же оказался с ним нос к носу. Соколов-младший уставился на отца в упор. Молча. Ну и Александр Юрьевич, в свою очередь, смотрел и молчал. Так минут пять простояли. И хотя никакого разговора между ними не произошло, ни "мужского", ни "по душам", у Александра Юрьевича вдруг появилось чувство, что поняли они друг друга окончательно и бесповоротно. И от этого на душе стало так легко и просто, что захотелось петь. Александр Юрьевич так и поступил. - Эй, вратарь, готовься к бою, - запел он, - часовым ты поставлен у ворот... Юрка какой-то момент постоял, вроде бы в недоумении, но потом до него как будто дошло чего от него ждет поющий отец, и, опять же ни слова не говоря, пошел и встал между двух деревьев, растущих в метрах десяти-двенадцати друг от друга. Откуда ни возьмись на руках у него образовались перчатки. Те самые - байковые, мамины... Александр Юрьевич протер глаза. "Да, - подумал он, - просто передача "Очевидное-невероятное"; профессора Капицу бы сюда..." Но потом он понял, что, пожалуй, и Капица тут бы не помог и ничего не объяснил, потому что все, что связано с бабкой Мотрей вообще объяснить невозможно. Тут надо одно из двух: либо верить, либо нет. И Александр Юрьевич принял решение, которое потом никогда уже не менял - поверить! Он поставил мяч на одиннадцатиметровую отметку, разбежался и произвел свой коронный удар в левый угол ворот, под самую планку. Мяч от удара, зазвенев, закрутился в воздухе и полетел точно туда, куда положено, откуда ни одному вратарю не удалось бы его достать. Туда, где блестели на солнце окна соседских квартир... - Гол!
– машинально заорал Соколов-старший, в ужасе ожидая звона разбитого стекла. Но сын, мгновение назад находившийся у противоположного дерева, непостижимым образом пересек отделявшее его от мяча пространство, мелькнув в нем как вспышка, и... - Нет не гол!
– звенящим голосом сказал он.
– По правилам вашей игры, называемой футболом, гол защитывается в случае, если мяч пересек линию ворот, чего в данный момент не произошло!..
– сказав это, он отправил мяч назад на одиннадцатиметровую отметку.