Тайный совтникъ Мошковъ сидлъ въ своемъ великолпномъ кабинет, въ самомъ радостномъ расположеніи духа. Онъ только что вернулся изъ канцеляріи, гд ему подъ величайшимъ секретомъ шепнули, или скоре, мимически намекнули, что новогоднія ожиданія его не будутъ обмануты. Поэтому, смнивъ вицмундиръ на тужурку, онъ даже закурилъ сигару изъ такого ящика, въ который позволялъ себ запускать руку только въ самыя торжественныя минуты своей жизни.

Въ передней раздался звонокъ, и затмъ слуга, войдя въ кабинетъ, доложилъ, что какая-то барышня желаетъ его видть.

– Барышня? – удивленно протянулъ Мошковъ.

– Точно такъ-съ, изъ себя будетъ барышня.

– Проси, – приказалъ, пожимая плечами, хозяинъ.

Въ кабинетъ вошла двушка лтъ двадцати, средняго роста, стройная, одтая въ очень приличный драповый жакетъ и черную шляпу съ маленькимъ крыломъ, отливавшимъ зеленоватымъ блескомъ. Она вошла тою походкой, какую пріобртаютъ боле или мене воспитанныя барышни, и на ходу приподняла вуалетку, при чемъ руки ея оказались въ перчаткахъ.

– Извините, пожалуйста, что я ршилась васъ безпокоить; у меня есть большая, очень большая просьба къ вамъ… – проговорила она довольно пріятнымъ голосомъ, наклонивъ и быстро поднявъ голову.

– Прошу садиться. Съ кмъ имю честь говорить?

Постительница оглянулась и сла недалеко отъ окна. Уже приближались раннія декабрьскія сумерки, и въ комнат было не очень свтло. Но у Мошкова было отличное зрніе, и онъ, прищурившись, внимательно разглядывалъ гостью. Разглядывалъ – и въ то же время любовался. Потому что это была очень недурненькая двушка, съ худощавымъ оваломъ лица, интересными срыми глазами и маленькимъ, тонко очерченнымъ ртомъ. Она была очень блдна, почти до прозрачности, но эта блдность шла къ ней, отвчала общему впечатлнію ея наружности.

– Я вамъ назову себя, если вы будете имть снисхожденіе выслушать меня, – заговорила она, осторожно прислоняясь къ спинк стула. – Если-же вы отнесетесь равнодушно къ тому, въ чемъ заключается мое… дло, тогда зачмъ вамъ моя фамилія? Поэтому, позвольте мн быть пока только – Полиной Дмитревной. Хорошо?

Тонкія губы ея чуть-чуть улыбнулись, тогда какъ все лицо сохранило серьезное, даже печальное выраженіе.

– Очень хорошо, Полина Дмитревна… – отозвался хозяинъ, и тоже улыбнулся. – Объясните-же, чмъ я могу служить вамъ?

– Ахъ, это не легко. Знаете, я можетъ быть съ четверть часа стояла подъ вашею дверью, прежде чмъ позвонить. Но то, что я уже слышала о васъ, и какой-то инстинктъ… все подсказывало, что я должна сдлать эту попытку. И я ршилась: будь что будетъ, а другаго ничего нтъ…

– Вы обо мн слышали? отъ кого? – спросилъ Мошковъ.

– Я объясню потомъ, вы все узнаете. Но сначала… Да, сначала… Но это такъ тяжело, такъ непривычно… Когда я подумаю, что вы можете не поврить хотя одному моему слову, я заране вся сгораю отъ стыда.

Она прижала об ладони къ лицу, узкія плечи ея чуть замтно вздрогнули. Ея манеры, ея голосъ, вся вншность ея до такой степени говорили за нее, что Мошковъ почувствовалъ внезапное участіе къ ней. «Ясно, она будетъ просить денегъ; это глупо, но… иногда дйствительно ничего больше не остается», мелькнуло у него въ голов.

Ему захотлось облегчить ей объясненіе.

– Я, кажется, догадываюсь… обстоятельства заставили васъ встртиться съ нуждой? сказалъ онъ какъ можно ласкове.

Она отняла, руки отъ лица и посмотрла на него какъ-бы ободреннымъ взглядомъ.

– Я васъ удивлю, но я скажу правду. Я не испытываю матеріяльной нужды въ томъ смысл, какъ это обыкновенно понимаютъ, когда кто-нибудь является просить на бдность. Я сыта и… одта, какъ вы видите, – произнесла она, и опять чуть улыбнулась, но на этотъ разъ въ улыбк ея выразилось еще боле страданія. – Вотъ это всего ужасне! Люди охотно даютъ гроши на бдность, но какъ имъ объяснить, что можно имть приличный туалетъ – хотя единственный! – перчатки на рукахъ, неистрепанную шляпу, и въ то-же время стоять на краю гибели… стоять въ такихъ условіяхъ, при которыхъ кидаются съ моста въ воду!..

Голосъ ея все слаблъ – затрудненное дыханіе мшало ей говорить. Мошковъ нсколько даже растерялся, опасаясь, чтобъ она не разрыдалась, не впала-бы въ истерику.

– Имйте ко мн довріе, я заране общаю вамъ помощь, какую могу оказать, – сказалъ онъ. – Можетъ быть, ваши обстоятельства такого рода, что я въ состояніи помочь вамъ своимъ служебнымъ положеніемъ? У меня связи, вліяніе… Постительница печально покачала головой. – Нтъ, нтъ. Я разскажу вамъ свою исторію. Слушайте…

И какъ-бы овладвъ собой, она начала разсказывать. Но затмъ волненіе опять осилило ее, голосъ сталъ прерываться, она нсколько разъ пріостанавливалась, принималась плакать. Мошковъ, слушая ее, все боле находился во власти чувства жалости, вторгавшагося ему въ душу.